Бестия. Том 2, стр. 36

— Что-то не приходилось мне встречать двадцатилетних девственниц с университетским дипломом.

Стивен отрезал кусочек говядины.

— Поговори с ней. Может, она согласится встретиться.

— Конечно, конечно, — при этом Джерри отдавал себе отчет, что его друг просит о невозможном. С каждой неделей в Кэрри крепла решимость не иметь ничего общего с сыном, пока он не освободится от «этой дряни».

— Я был бы очень тебе признателен, — сказал Стивен. — Понимаешь, время от времени у меня возникает чувство, будто я никому не нужен.

— А я, поросенок ты этакий?

Стивен улыбнулся.

— Ты настоящий друг. И единственный, — закончив фразу, Стивен с особой остротой ощутил: так оно и есть. Кроме Джерри, у него никого и ничего не осталось. Если не считать работу. И Зизи.

— Ты подумал над моим предложением? — как бы между прочим спросил Джерри после того, как они допили кофе.

— Конечно. Я польщен, но частная практика не совсем в моем вкусе.

— Не отказывайся, пока не попробовал.

— Я не отказываюсь, а просто говорю, что это не для меня.

— Может, ты передумаешь? — Джерри сделал знак официанту.

— Сегодня моя очередь платить, — напомнил Стивен.

— А, пустяки, — Джерри вынул кредитную карточку. — Свои люди, сочтемся.

— Я могу работать общественным адвокатом, — сухо произнес Стивен, — и быть в состоянии платить за себя.

— Ну, как тебе? — спросила Зизи, стоя с вывернутыми носками возле его письменного стола в их маленькой квартире.

Стивен с головой ушел в работу. Обложившись бумагами, он напряженно обдумывал, как вести себя на завтрашнем процессе. Наконец он рассеянно поднял глаза.

На Зизи было золотистое платье с люрексом и разрезом до промежности.

— Стильно, да? — она удовлетворенно хмыкнула.

Вульгарнее этого платья он еще ничего не видел. Униформа проститутки. Дешевка.

— Просто ужасно, — уронил он.

На щеках жены заиграл тусклый румянец.

— Оно обошлось в сто двадцать баксов, — она возмущенно выплевывала слова. — Так что придется тебе, миленький, его одобрить.

В мыслях Стивен по-прежнему был далеко отсюда. Он так же рассеянно предложил:

— Отнеси его обратно в магазин, пусть вернут деньги.

Последовавшая за этим вспышка ярости застигла Стивена врасплох. Зизи подскочила к столу, разбросала документы и вцепилась мужу в лицо длинными острыми ногтями.

— Тебе ничего не нравится, что я делаю! Только и знаешь, что критиковать, идиот несчастный! Ты что о себе вообразил, в самом-то деле?

Стивен схватил жену за руки и прижал их к бокам.

— Что это с тобой? — начал он и вдруг почувствовал прилив желания — как всегда, когда он вступал в контакт с ее телом. Это была потрясающая эрекция. Во всяком случае, так ему показалось.

Нимало не заботясь о том, чтобы не порвать, он сорвал с нее золотое платье с люрексом. Зизи подбадривала его вздохами и горловыми стонами. Да, она точно взяла его за яйца — и знала об этом.

— Вот так, миссис Беркли. Превосходно, дорогая. Просто изумительно. Покажите-ка зубки… улыбочку… нет, это чересчур… отлично!

Довольный фотограф щелкал кадр за кадром, в то время как Кэрри механически выдавала весь свой набор поз и улыбок. Знакомая процедура!

Забавно, не правда ли? Вы становитесь знаменитостью, делаете карьеру и при этом практически ни разу палец о палец не ударили. Какой там талант! Деньги, стиль, а главное — подходящий муж.

Она жила уже со вторым «подходящим мужем». Вот только Бернард Даймс отличался щедростью и потребностью отдавать, а Эллиот был снобом, начисто лишенным чувства юмора. Кэрри не раз задавала себе вопрос: почему он на ней женился? Она — черная, а он всегда испытывал отвращение к черным, считая их низшей расой. Должно быть, он просто не замечал цвета ее кожи, ценя усвоенные за время жизни с Бернардом аристократические замашки. Она стала его собственной африканской принцессой. Боже милостивый! Если бы Эллиот узнал о ее прошлом, он убил бы себя — и ее, разумеется.

Кэрри не любила Эллиота, но ей нравился образ жизни, который она вела благодаря ему.

— Последний кадр, — весело пообещал фотограф. — Попробуйте надеть платье от Ива Сен-Лорана. Вас не слишком затруднит?

Нет, разумеется. В сопровождении двух костюмерш, парикмахера и гримера Кэрри удалилась в костюмерную фотостудии. Все эти люди суетились, помогая ей одеться.

Она посмотрела на свое отражение в зеркале и уже в который раз поразилась чуду. Как могло произойти, что из жалкой негритянской шлюхи она превратилась в элегантную даму?

Благодаря Бернарду, разумеется. Он ее создал.

— Вы просто восхитительны, дорогая, — ворковала женщина-парикмахер.

Кэрри не спорила. Но ее путь наверх — видит Бог — был тернистым!

Лаки, 1966

Прошло четыре недели, и юг Франции стал далеким воспоминанием, зато особняк на Бель Эр — самой что ни на есть реальностью. Тюрьма на Бель Эр — так будет правильнее. С самого начала свобода Лаки оказалась сильно урезанной. На сцене появилось новое действующее лицо — экономка мисс Дрю. Она ни на минуту не выпускала Лаки из поля зрения.

Девушка вновь и вновь перебирала в уме подробности того вечера на юге Франции. Шок, испытанный ею от приезда отца. Джино, его лицо, подобно грозовому небу, затянутому тучами. Он схватил ее за плечи, безжалостно вонзив в нежную девичью плоть свои когти, и, не говоря ни слова, начал ее трясти, да так, что у нее застучали зубы.

Это был сущий ад! Вслед за Джино из машины вышел отец Олимпии и закричал: «Я знал! Я знал, что они здесь!» Они втроем стояли под проливным дождем, и Лаки лихорадочно соображала, как бы предупредить Олимпию, которая наверняка сейчас в постели с Уоррисом — ведь это их обычный способ времяпрепровождения.

Все трое вошли в дом. Джино, словно клещами, сжимал руку дочери, как будто боялся, что она сбежит, а Димитрий сокрушался: «О Господи! Во что они превратили виллу моей сестры!»

Как раз в это время разразилась настоящая гроза — с ослепительными вспышками молний и устрашающими раскатами грома. Джино орал на дочь: «Как вы очутились здесь вместе с Пиппой Санчес?» Димитрий распахнул дверь хозяйской спальни, и пред их потрясенными взорами предстала Олимпия — голая, с высоко вздернутым задом: как раз в это время она прилежно делала Уоррису самый восхитительный минет, какой ему когда-либо довелось испытать.

Наступила минута грозного молчания, прерываемого лишь хлюпающими звуками рта Олимпии.

Димитрий не стал колебаться. Он резко шагнул вперед и что есть силы хватил дочь по этому бесстыдному заду. У Уорриса как раз начался оргазм, и когда Олимпия подскочила с воплем: «Это еще что такое?» — он пустил в руку Димитрию великолепную дугообразную струю.

— Черт побери! — завопил тот.

— Черт побери! — завопил Уоррис.

Известие о гибели Пиппы немного усмирило участников драмы. Уоррис плюхнулся в кресло и закрыл лицо руками.

— Господи! В голове не укладывается!

— Что она здесь делала? — потребовал Джино.

— Она здесь не жила, — оправдывался Уоррис. — Просто она моя приятельница и позаимствовала автомобиль. Вот и все.

Ярость обоих мужчин не знала границ.

— Сейчас же выметайся отсюда! — прорычал Димитрий.

— Да поживее! — добавил Джино. — Убирайся, пока цел!

Дальше все утонуло в реве множества голосов. Олимпия билась в истерике. Сыпались обвинения. Едва успев собрать вещи, Уоррис был изгнан в грозовую ночь с обоими своими чемоданами от Гаччи. Что касается Лаки, то ей предстоял новый безмолвный перелет вместе с отцом — его лицо казалось высеченным из гранита — в Лос-Анджелес, где ее тотчас водворили в резиденцию на Бель Эр. И за все время отец не издал ни одного звука. Почему? Неужели нельзя попытаться понять друг друга?

Ее даже не наказали. Но полная изоляция сама по себе явилась наказанием, потому что на следующий день Джино отбыл, оставив ее на попечение мисс Дрю, тридцатилетней, атлетически сложенной мисс Дрю, которая ни на минуту не оставляла Лаки одну.