Что осталось за кадром, стр. 77

Он вновь посмотрел на холмы, пики гор золотили последние лучи заходящего солнца.

– Вера… В твоих устах это звучит как некая ценность, которой не стоит пренебрегать.

– Хождение по лабиринту – это тоже одна из форм поиска. Кто знает, может быть, вера сойдет и на тебя когда-нибудь? – Хэмбони выбежал им навстречу. Она потрепала пса по голове. – Ты попробуешь заняться Дневником? Том сказал, что орфография не имеет значения, ведь никто не будет читать его, и еще он советовал потом сжечь написанное. Идея в том, чтобы сделать дневник простым средством терапии.

Он слышал о подобном методе. Смысл – как можно глубже окунуться в неприятные воспоминания. Выговориться на бумаге. Опять? Но что, если это действительно эффективно?

– Я сделаю, но с одним условием.

Она вопросительно посмотрела на него.

– Если ты поступишь так же.

– Ты торгуешься, Кен, но пусть будет по-твоему. Между прочим, звонил Маркус. Найдено свидетельство о смерти Джеймса Маккензи. Это сделал один из друзей Тревора?

Он тихо присвистнул.

– Должно быть. Сэр Сесил, офицер разведки, был великолепным шахматистом, из тех, кто привык проигрывать ситуацию на несколько ходов вперед. Когда он оформил для меня новые документы, то, очевидно, подумал и о свидетельстве о смерти, чтобы уничтожить всякие связи между Джейми Маккензи и Кензи Скоттом. А что со Стоуном? Он все еще настаивает на своей версии?

– Маркус говорит, что он сам себя наказал. – Она взглянула на него. – Ты и вправду позволишь ему так просто отделаться?

Кензи подумал о том, что сделал с ним Найджел Стоун, и покачал головой.

– Я попрошу Сета принять извинения Стоуна с заверением, что в следующий раз он сначала тщательно проверит факты, прежде чем дать делу ход.

– Ты, как всегда, великодушен. Я за то, чтобы изрубить его на кусочки и бросить на съедение шакалам.

– Кровожадная особа. Но, учитывая, что его версия была правдивой, было бы несправедливо использовать мое влияние, которое будет стоить ему места. – Кензи криво улыбнулся. – Кроме того, ты знаешь, как говорят древние: «Люби своих врагов – это сведет их с ума». – Они сделали еще несколько шагов, и он тихо добавил: – Спасибо, что ты здесь, Рейни.

– Я буду рядом так долго, как ты позволишь мне.

Он был слишком опустошен эмоционально, чтобы задумываться о будущем. Но сейчас он верил, что оно у него есть.

Глава 39

Если бы это было кино, то Рейни вырезала бы все, что происходило после того, как они оставили лабиринт. В реальной жизни высокая драма неизбежно чередуется с прозой жизни. Когда они вошли в дом, она спросила:

– Я приготовлю ребрышки, которые оставила нам Альма?

– Пожалуйста, а я приму душ, пока они греются. – Посадив котенка на плечо, он исчез в ванной. Он выглядел усталым и был далек от счастья, но постоянное напряжение потихоньку оставляло его. Если даже им не удастся отстоять свой брак, то он выживет. И она тоже.

Чувствуя впервые за последние недели некоторое облегчение, она с наслаждением возилась на кухне. Кроме ребрышек, она сделала салат, накрыла стол свежей скатертью и поставила свечи. Так как в самих ребрышках не было ничего романтичного, она этим не ограничилась. И поставила на стол вазу с листьями и цветами.

После неторопливого ужина она рассказала Кензи о графике дальнейшей работы над фильмом. Он понимал в этом толк и сделал несколько практичных предложений, которые помогли бы сберечь драгоценное время. Если он и был огорчен, что фильм получит более широкий резонанс, чем ожидалось, то не показывал виду.

Когда они убрали со стола и вымыли посуду, она осторожно предложила:

– Солнце село, и стало довольно прохладно. Если ты разожжешь камин, мы бы могли поработать в гостиной.

– Не возражаю, только сначала принесу дрова, те, что я наколол.

Она сварила кофе и понесла его в гостиную. За широким окном догорал закат, выделяясь багровой полосой на фоне скалистого горизонта. И ни одного огонька вокруг. Что и говорить, они проделали длинный-предлинный путь от Лос-Анджелеса.

Кензи включил настольные лампы и подбросил дров в камин, где уже потрескивали первые поленья.

– Обожаю запах горящего дерева, – заметила Рейн, потянув носом. – Запах Южного Запада. Хвоя, смола…

– Джим Грейди подобрал несколько сортов дерева для растопки. Кедр, можжевельник, мескитовое дерево. Они горят слишком быстро, но зато запах действительно потрясающий. – Он потягивал кофе, свет пламени падал на его лицо.

– Ты, может быть, не чувствуешь свое лицо по-настоящему своим, – робко произнесла она. – Но напрасно… многое осталось. Пластические хирурги не изменили ни форму черепа, ни линию роста волос, ни текстуру кожи. Красивые зеленые глаза, которые явились причиной всех неприятностей с Найджелом Стоуном, разумеется, тоже твои.

Он встал и посмотрел в круглое зеркало, которое висело над камином.

– Если бы я сам выбирал пластического хирурга, было бы по-другому. Орудовать над моим лицом без моего участия… отвратительно. Каждый раз, когда я смотрю на себя, я вспоминаю, насколько беспомощен я был тогда.

– Это ужасно – быть ребенком и не контролировать свою жизнь, – согласилась она. – Правда, такое возможно и при умных, любящих родителях. Но теперь ты не беспомощен, Кен, ты волен сам выбирать: работать тебе или нет, какие роли играть, жить где хочешь и как хочешь. Никто не может управлять тобой.

– Никто? – Он покосился на нее, перехватив Дымка, который проявлял излишний интерес к огню. Закрыв камин металлической решеткой, он спросил: – У тебя есть чистая тетрадь? Я хотел бы начать свои записи.

Они провели тихий вечер, занимаясь каждый своим и сидя друг против друга у камина. Рейни трудилась над перечнем недоделок в фильме, а Кензи писал. Его синяя ручка путешествовала со страницы на страницу. Часто во время паузы он останавливался и долго смотрел на пламя, или поглаживал одного из котят, или поднимался подбросить дров в камин. Его профиль был словно вытесан из гранита, и он молчал… но продолжал писать.

После того как Рейн закончила свою работу, она неохотно поднялась, взяла другую тетрадь и начала свою исповедь. Откуда начать? Она задумчиво грызла конец ручки. Может быть, придерживаться хронологического порядка? Или писать выборочно – то, что придет на ум? И что именно нужно вынести на поверхность?

Она коснулась ручкой бумаги и не заметила, как начала писать:

Ребенком в доме матери я всегда чувствовала, словно воспитывала себя сама, несмотря на нянь, экономок и разных прихлебателей. Как Клементина, они приходили и уходили, хотя мама в конце концов возвращалась. Лолли – моя любимая няня… Она обещала устроить мне необыкновенный день рождения, когда мне исполнится пять лет, с клоунами и шарами. За неделю до этого у нее возник спор с Клементиной, и Лолли страшно рассердилась. Помню, как потом она собирала вещи, а я тихо плакала в ее комнате. Она обняла меня, сказала «будь хорошей девочкой» и ушла. И никакого дня рождения… Клементина улетала петь большой концерт в Центральном парке. Она принесла мне музыкальную шкатулку с балериной, которая делала пируэты, когда играла музыка. Но в мой день рождения Клементина даже не позвонила.

Рейни остановилась, чувствуя обиду, словно это случилось вчера. В одно мгновение она снова превратилась в пятилетнюю девочку, которая горько плакала в постели, потому что никто не вспомнил о ее дне рождения. Она заплакала бы и сейчас, если бы Кензи не лежал на софе и не писал в тетради о своей жизни. Это было в сто раз хуже, чем забытый день рождения.

Неудивительно, что я росла сама по себе. На кого я еще могла положиться? Я по-настоящему никому не доверяла. Мои подруги Вэл, Кейт, Рейчел и Лорел… Эти отношения были равноправные, но я не верила Клементине. Ни своей бабушке, ни деду, ни Кензи… Никому, кто мог бы принять на себя ответственность за меня.