Что осталось за кадром, стр. 36

– Разливай чай, дружище. Я, с моим зрением, едва могу бутерброды разглядеть. И расскажи мне последние сплетни, – проговорил Уинфилд, потирая руки. – Как тебе работается под руководством твоей талантливой и, увы, уже почти бывшей жены?

Кензи пересказал несколько пикантных подробностей из жизни Голливуда. Он знал, что подобные истории доставляют Чарлзу удовольствие. Как приятно, когда рядом с тобой человек, пусть даже единственный в мире, от которого нечего скрывать, подумал Кензи.

Последнее время Чарлз быстро уставал, поэтому Кензи долго не засиживался у него. Шагая к Хай-стрит в поисках такси, он сообразил, что идет мимо дома Дженни Лайм, его давней подруги по театральной академии. Поддавшись порыву, он вошел в подъезд и нажал кнопку звонка, не слишком надеясь застать Дженни дома.

Кензи уже собирался уходить, когда из домофона послышался женский голос.

– Я не знаю, кто там, – проговорила Дженни на высоких нотах, – но день сегодня отвратительный, и если вы не пригласите меня посидеть в дорогом ресторане, то убирайтесь.

Дженни была верна себе.

– Отлично, – сказал он. – Куда пойдем?

– Скотт, это ты? – удивилась Дженни. – Вот так сюрприз! Входи сейчас же!

Она встретила его на пороге и весело расцеловала в обе щеки. Высокая, темноволосая, сексуальная, Дженни сделала успешную карьеру на телевидении.

– Ты развелся? И пришел соблазнить меня шампанским и бельгийским шоколадом?

Кензи вспомнил последнюю ночь с Рейн.

– Весьма заманчиво, но развод еще не закончен и формально я женатый мужчина, – выпутался он.

Ее вызывающий тон исчез.

– Ах вот как! По крайней мере честно. – Она потянула его за руку и усадила рядом с собой на покрытую парчой софу. – А как насчет обеда?

– Полагаюсь на твой выбор. Пойдем куда-нибудь, где не надо заранее бронировать столик.

– В Челси есть один крутой, но вполне милый ресторанчик. Сейчас я туда позвоню.

Она отыскала номер телефона, позвонила и заказала столик, упомянув имя Кензи.

– Повезло, – сообщила она, положив трубку. – Обычно они принимают заказ за две недели, но для мистера Скотта, разумеется, найдется столик через час. Как удобно иметь однокурсника, который стал страшно знаменитым.

– Ну ладно, не скромничай! – улыбнулся Кензи.

Она состроила гримасу.

– Ты прав. Пожалуй, после тебя я самая успешная актриса с нашего курса. Думаю, половина наших однокашников вообще завязали с этой профессией, а остальные работают лишь от случая к случаю. Что и говорить, специальность не из легких. И почему мы только этим занимаемся, Кен?

– Такие уж мы чудаки, ничего другого делать не умеем.

– Это правда. – Свернувшись в уголке софы, она всматривалась в лицо гостя. – У нас еще есть немного времени до выхода. Что у тебя случилось?

Дженни всегда отличалась проницательностью. В годы учебы они были добрыми друзьями, иногда любовниками, и с тех пор не теряли друг друга из виду.

– Найджел Скотт из «Лондон инкуайер» развернул среди читателей широкую кампанию по расследованию моего прошлого. Когда он начнет копаться в моих студенческих годах, то может выйти на тебя.

– Я не смогу рассказать о тебе того, чего не знаю. А если бы что-то и знала, то все равно стала бы молчать как рыба. – Она одарила его многообещающим взглядом: – Я могу тебе как-то помочь?

Нужно направить Найджела по ложному следу, и Дженни, в отличие от Чарлза, тут головы не потеряет.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Может быть, мне сказать ему, что я толком ничего не знаю, так как ты был всегда очень замкнутым человеком? А если он станет настаивать, то я скажу ему, что ты родился в Англии и вместе с родителями маленьким ребенком уехал в Африку. – Говоря это, она изображала даму, отвечающую на вопросы журналиста. – Я точно не знаю куда. – Дженни закатила глаза. – Возможно, в Зимбабве – тогда это еще была Родезия, или в ЮАР. Твои родители погибли во время вооруженных беспорядков в регионе, и бедный сиротка вернулся на родину, где вскоре поступил в театральную академию. Воспоминания о семье были так болезненны для тебя, что ты никогда не говорил об этом. Слишком печальное прошлое.

Хорошая история. Она объясняет отсутствие школьных документов при поступлении в академию, подумал Кензи.

– Умница. Если ты сумеешь убедить Стоуна, что я вырос за границей, ему долго придется разыскивать мои следы на просторах бывшей Британской империи.

– Мне он поверит. Я актриса и любого могу убедить в чем угодно. – Она встала. – Пойду переоденусь. Хочу появиться в «Укромном уголке» во всем блеске. – На полпути она остановилась. – Если Стоун такой проныра, то он может обратиться в академию за твоими документами. Есть там что-нибудь, что бы ты хотел скрыть?

– Документы содержат самые неопределенные сведения: частное образование, близких родственников нет и тому подобное.

Дружба Чарлза Уинфилда с ректором академии сослужила Кензи добрую службу. У старины Чарлза были полезные связи.

– Что мне всегда в тебе нравилось, дорогой, так это твоя таинственность. Ты не собираешься рассказать мне подлинную историю твоего пролетарского прошлого?

Он с трудом скрыл изумление.

– С чего ты это взяла?

– Когда ты начал учиться в театральной академии, у тебя не было ни теперешнего аристократического лоска, ни соответствующей речи, – объявила Дженни на пороге спальни. – У меня чуткое ухо. Уверена, что, когда мы впервые встретились, я уловила легкий южноафриканский акцент.

Она Найджела Стоуна совершенно собьет с толку.

Глава 17

Понимая, что нужно просмотреть очередной номер «Лондон инкуайер», Рейни, сидя за завтраком, неохотно развернула газету. Увидев фотографию, она чуть не подавилась. «Скотт развлекается» – гласила подпись под изображением Кензи и темноволосой красотки, способной и мертвого поднять из могилы.

К горлу подкатил комок. Рейн просмотрела статью. Женщину звали Дженни Лайм. Она обедала с Кензи в модном французском ресторане «Укромный уголок». Рейни всматривалась в изображение: Кензи повернулся к своей даме, на лицах обоих застыло удивление, – видимо, фотограф застал их врасплох. Если они хотели уединиться, то могли бы пойти в менее популярное место.

Дженни была однокурсницей Кензи по театральной академии и его давней подругой. Рейн догадывалась, что когда-то они были любовниками, хотя ее муж никогда не говорил об этом. Интересно, кто они сейчас: друзья или любовники?

Но это не ее дело, она всего лишь режиссер фильма, в котором снимается мистер Скотт. Он может сколько угодно развлекаться со своими подружками, если это не мешает съемкам «Центуриона». Только бы убедить в этом свое сердце…

Прикрыв глаза, она глубоко вздохнула, успокаивая расходившиеся нервы. К счастью, сегодня дел выше головы – надо подготовить старое вагонное депо к самой большой и сложной сцене фильма. Ей придется заниматься множеством деталей: освещением, костюмами, массовкой. Съемки начнутся, когда стемнеет.

Рейн вернулась к газете. Стоун посвятил статью ранней работе Кензи на Би-би-си, расспросив тех, кто знал его в то время. Казалось, репортер задался целью отыскать негативную информацию, но никто не захотел бросить камень в актера. «Он был такой же, как сейчас» – гласило общее мнение. Что ж. по крайней мере газета не публикует мерзких фальшивок.

Пока.

С бьющимся сердцем Рейн, стоя на мостике операторского крана, оглядывала с высоты огромное помещение. Одетые в соответствии с эпохой человек двести массовки уже поджидали на своих местах начало съемки. Снаружи пыхтел прибывающий паровоз.

Все готово к «дорогому удовольствию», как выразился Маркус Гордон, – к съемкам большого, сложного, дорогостоящего эпизода, поглотившего значительную часть бюджета фильма. Рейн торопилась отснять эту сцену, пока Гордон не начал сомневаться в необходимости таких затрат.

Ее рация захрипела, потом послышался голос второго режиссера, отвечающего за массовые сцены: