Легенды грустный плен. Сборник, стр. 101

— Хорошо, Ушумгал. Благую весть ты принес нам. Дэвы вернулись! Мелх Шем-ха-Гил, Мирегал и Бхарг живыми вошли в эликон! Это великий праздник для нашего народа, и мы должны достойно встретить его. Я пойду оповестить народ. Ты же, Ушумгал, беги, приведи свою подругу к магделу и жди меня!

Весь день продолжался праздник. Во славу великих дэвов неугасимо пылал жертвенный огонь, на священные камни рекой лилась кровь овец и коз. Ушумгал и Гештиная поведали всем собравшимся о том, что видели ночью; народ ликовал. Нинул, дочь Эалин и Аги, по приказу Зуэна за два часа с помощью десятка рабов вылепила гигантскую статую Шем-ха-Гила, в самую середину которой был вмурован священный эйтлан.

— Пусть же сегодня вслед за Шем-ха-Гилом отправятся к дэвам все, кто этого достоин! — вскричал Зуэн под ликующие вопли толпы.

И вновь полилась кровь на жертвенные камни. Дымясь, капала она на топкую землю, и была она красней и горячей, чем кровь скота, ибо это была кровь дэвов…

Первыми были принесены в жертву Ушумгал и Гештиная; взявшись за руки, радостно устремились их освобожденные души к небу туда, где в сияющей вышине раскинулся Асгард, небесная столица дэвов. И за этими двумя последовали многие, многие другие…

Но кровавое празднество было прервано внезапно и страшно: могучий Евфрат, грозно разлившись, хлынул в поселок, смыл кровь с жертвенных камней, смыл и самые камни, и глиняные хижины, и даже грандиозный, но, увы, тоже глиняный магдел. Люди в страхе бежали на запад, многие были сметены потоком и соединились с дэвами, миновав ножа Зуэна. Те же, кто выжил, вернулись спустя месяц, чтобы найти лишь толстый слой ила и обломки своих жилищ.

Но люди не пали духом и отстроили все заново, еще хуже и уродливее, чем раньше, но отстроили; и так много, много раз они уходили и возвращались, находя развалины, и строили, строили, строили… Дома становились все меньше, делаясь похожими на звериные норы, но люди не отчаивались и знай себе работали.

Дайте им время, о великие дэвы! Дайте им время! Они поумнеют, они еще вспомнят, они научатся! Не надо их торопить. Смотрите, вот прошло каких-то пять-шесть тысяч лет, и — кто бы мог подумать? Они уже возрождаются! Вот поднялись из праха шумерские города. Вот и потомки Кама в Египте, пообвыкнув, начали вспоминать: а как это мы строили магделы?..

Пусть время идет своим чередом. У них еще все впереди. Ведь это — люди.

Эрнест Маринин

Узник

День первый

В грохоте рвущейся атмосферы, заслоняя звездное небо взмывшим горизонтом, планета обрушилась на корабль каменной грудью и помчалась дальше по орбите, унося на себе смятую жестянку с полураздавленным человеком в кабине.

Это была всего лишь неудачная посадка, но именно так представилось все Олегу, когда он пришел в себя. Он был один в корабле. Он возвращался на Землю. Вернее, его отправили на Землю. Выгнали за трусость. Но он не был трусом. Он был осторожен и предпочитал обойти опасность, а не преодолеть ее. Правда, если другого выхода не оставалось, он шел напрямик и пробивался. Но он всегда предпочитал другой выход. Виновато было не в меру богатое воображение. Оно подавляло его, жило самостоятельно, не подчиняясь логике, нанизывало страхи связками, как баранки. Он видел все маловероятные и невероятные опасности и по склонности характера избегал их. Но его не поняли, сочли трусом — и выгнали. Дали корабль, рассчитали маршрут, но в космосе можно рассчитать не все — корабль лежал разбитый на планете, которая неслась по орбите вокруг быстровращающейся звезды. У таких звезд планет не бывает. Но у этой была.

Закрыв глаза, он шептал: «Не больно, не больно, не больно…» Эти слова вспыхивали в темноте, где-то вдали, узенькой светящейся строчкой, надвигались в оранжевом сиянии и исчезали, уплывая за затылок. Так повторялось много раз. Потом боль прошла. Он подумал, что надо встать, и ужаснулся, представив, с каким звуком будут выдергиваться из обшивки кресла изломанные ребра, — и рванулся вперед, пока страх не успел сковать мышцы. Он встал, замер, покачиваясь, вдохнул воздух пересохшим ртом и осторожно, не веря, медленно повернулся. Руки слушались его, движения не причиняли боли. Все было цело. Он опустился на подлокотник и хрипло рассмеялся. Он наконец поверил, что жив и цел, и ощущение вновь обретенной жизни наполнило его бесконечной радостью.

«Дельта» была трупом. Погиб вычислитель. При ударе микромодули треснули, рассыпались и теперь лежали на полу красивыми кучками разноцветной крошки. Систему регенерации, правда, можно было восстановить. Месяца за два. Разбилась вся электроника. Ручное управление уцелело, но разрегулировалось. А какая разница? Все равно не было вычислителя, почти не было горючего. Продукты уцелели, но кислорода хватит максимум на неделю.

И вообще, что снаружи? Почему-то он еще об этом не подумал.

Он подошел к иллюминаторам. Желто-серые камни и скалы без следа растительности, какое-то нелепое серо-розовое небо. И заметный ветер: по небу ползли лиловые кляксы — облака, что ли? — и еще пыль вдруг взлетала столбиками и уносилась в сторону. Вверху воздух был прозрачен, а вдаль видимость резко ухудшалась. Похоже на клюквенный кисель, разбавленный водой из лужи. Он хотел взять пробу воздуха, но анализатор, естественно, не работал.

«Надо выйти наружу. А если там какая-нибудь дрянь живая?» Ему тут же показалось, что в киселе мелькают тени. «Да нет, не может быть, чудится мне со страху. Нет тут никого!» В розоватой дымке ничего не было видно, он снова подумал, что пора выходить, вздохнул и, спиной чувствуя близкую опасность, пошел за скафандром.

Долго стоял в шлюзе, не решаясь открыть люк, и думал: «Эх, если бы бог был! Я бы уж от души помолился: господи, сделай из этого киселя нормальную атмосферу — чтоб дышать, чтобы было прохладно и свежо, и с запада тянуло жасмином, а с юга, к примеру, ландышами… Эх!» Он тяжко вздохнул, сцепил зубы и открыл люк.

Походил для порядка вокруг корабля, а потом сказал себе: «Кончай тянуть. Надо пробовать воздух. Если годится — порядок, будем жить».

Это был воздух, настоящий, чистый, прохладный, как летним вечером, немного сухой и пыльный. И он слегка попахивал киселем. Олег принюхался. Точно, пахло клюквенным киселем. Анекдот! Снова налетел порыв ветра. Олег вздохнул — и ему стало нехорошо. Ветер принес легкий запах жасмина.

«Черт побери, значит, все-таки бред! Или это частичный бред? Самовнушение. Подумал о жасмине и внушил себе, что слышу запах. Ну, тогда я гений самовнушения. Гений аутогипноза, И вообще гений. Я — Наполеон». Он сложил руки на груди, выпятил живот и опустил голову, надменно глядя исподлобья. Наполеоновская прядь волос непривычно щекотала лоб. Он попытался убрать волосы и, естественно, наткнулся на шлем. Рука скользнула по гладкой поверхности и сшибла наземь… треуголку.

Это был совершеннейший идиотизм. Наваждение. Он припомнил старинное заклинание и шепотом произнес: «Сгинь, нечистая!» Треуголка не сгинула. Тогда он, пятясь, вернулся к кораблю. Забрался в шлюз, прикрыл люк и, прицелившись через щель, коротко нажал кнопку пистолета. Треуголка вспыхнула неярким пламенем, слишком желтым на грязно-розовом фоне неба, долго горела, потрескивая и распространяя запах паленого. Потом ветер унес дым и пепел, на камне осталось только пятно копоти. Олег снова вылез наружу, шепча: «Раз-два-три-четыре-пять. Вышел зайчик погулять. Зайка беленький, зайка серенький. Заюшечка».

В этот момент раздался странный звук, что-то вроде легкого всхрапывания. Не раздумывая, Олег отпрыгнул в сторону, укрылся в расщелине и осторожно выглянул из-за камня. Там, где он только что стоял, возник заяц. Нет, кролик. Он шевелил раздвоенной губой, принюхивался, приседал.

Бред зашел слишком далеко. Возможно, это было отравление какими-то составляющими местной атмосферы. Или просто предсмертные видения. Только неизбитые. Говорят, человек перед смертью видит родных и близких, а тут ахинея. Зайчики-кролики. Жасмин. Шипра только не хватает.