Кожаный Чулок. Большой сборник, стр. 193

Дункан отпустил руку разведчика, который повернулся и твердым шагом направился к хижинам. Проводив глазами его удалявшуюся фигуру, Хейуорд и Алиса, одновременно счастливые и опечаленные, двинулись вдвоем к далекому селению делаваров.

 ГЛАВА XXVI

Несмотря на всю свою неколебимую решимость, Соколиный Глаз прекрасно отдавал себе отчет в предстоявших ему трудностях и опасностях. Возвращаясь в деревню, он напрягал свой острый, проницательный ум в поисках способа, который помог бы ему обмануть настороженность и подозрительность врагов, не уступавших в этом отношении самому разведчику. Магуа и колдуна,— а они могли бы стать первыми жертвами, принесенными Соколиным Глазом во имя своей безопасности,— спас только цвет его кожи: разведчик считал такой поступок, вполне естественный для индейца, недостойным чистокровного белого. И, возложив упование на прочность ремней и прутьев, которыми он связал пленников, Соколиный Глаз проследовал прямо к центру селения.

По мере того как он приближался к хижинам, шаги его становились все осторожнее, а от пытливого взора его не ускользал ни один признак дружелюбия или враждебности индейцев. Чуть впереди других стояла хижина,— ее, казалось, бросили недостроенной из-за нехватки нужных материалов, скажем, бревен или воды. Однако сквозь щели пробивался слабый свет, доказывая, что сейчас, несмотря на все ее несовершенства, в ней кто-то живет. Туда и направился разведчик, словно осторожный генерал, который сам осматривает неприятельские аванпосты, прежде чем скомандовать наступление.

Опустившись на четвереньки, как положено медведю, Соколиный Глаз подкрался к небольшому отверстию в стене,— через него можно было заглянуть внутрь хижины. Она оказалась жилищем Давида Гамута. Верный учитель пения перебрался теперь сюда со всеми своими горестями, страхами и упованиями на защиту провидения. И в тот момент, когда неуклюжая фигура певца попала в поле зрения разведчика, последний, хотя и в обличье медведя, как раз был предметом глубочайших раздумий одинокого служителя искусства.

Как ни слепо верил Давид в чудеса, свершавшиеся в древности, он тем не менее отрицал возможность непосредственного вмешательства сверхъестественных сил в дела современные. Иными словами, свято веря в то, что Валаамова ослица могла заговорить, он скептически относился к пению медведя. А между тем пение это было фактом, в подлинности которого он удостоверился собственными чуткими ушами! По виду и жестам певца Соколиный Глаз сразу понял, что тот пребывает в полном смятении. Давид, подперев голову руками, сидел на охапке хвороста и, подбрасывая время от времени несколько веток в чахлое пламя, предавался раздумьям. Костюм любителя музыки не претерпел изменений с тех пор, как был описан нами, если не считать того, что певец прикрыл лысую голову касторовой треуголкой, слишком непривлекательной, чтобы пробудить алчность в ком-нибудь из гуронов.

Вспомнив, с какой поспешностью Гамут покинул свой пост у постели больной, сметливый разведчик сообразил, кому посвящены сейчас печальные размышления певца. Обойдя вокруг хижины и убедившись, что она стоит на отшибе и благодаря характеру обитателя застрахована от визитеров, Соколиный Глаз собрался с духом, вошел в низенькую дверь и оказался прямо перед Давидом. Их разделял костер, и, когда разведчик уселся по другую его сторону, оба с минуту молча глядели друг на друга. Внезапное появление столь необычного посетителя оказалось непосильным испытанием для веры и твердости — не смею уж сказать «стоицизма» — Давида. Он торопливо нащупал в кармане камертон и поднялся с безотчетным намерением пустить в ход чары музыки.

— Мрачное и загадочное чудовище! — воскликнул он, надевая дрожащими руками очки и хватаясь за своего неизменного утешителя в горестях — томик столь талантливо переложенных псалмов.— Я не знаю ни тебя, ни твоих намерений, но если ты замышляешь недоброе против смиреннейшего из слуг храма, то выслушай вдохновенную речь израильского отрока и покайся!

Медведь затрясся всем косматым туловищем, после чего хорошо знакомым голосом ответил:

— Отложите свистульку и приучите глотку к воздержанию. Пяток простых и понятных английских слов стоят сейчас дороже целого часа завываний.

— Кто ты? — вопросил Давид, задыхаясь и начисто утратив способность осуществить свое намерение.

— Такой же человек, как вы,-и кровь моя столь же мало смешана с медвежьей, как ваша. Неужели вы так быстро забыли, кто вернул вам дурацкую свистульку, которую вы держите в руках?

— Возможно ли? — воскликнул Давид, вздыхая свободнее, по мере того как перед ним открывалась истина.— За время пребывания у язычников я видел много чудес, но такого — еще никогда!

— Полно, полно!— прервал Соколиный Глаз, открывая свое честное лицо, чтобы окончательно убедить недоверчивого собеседника.— Посмотрите-ка на мою кожу. Она хоть не так бела, как у наших нежных леди, но все же обязана своим красным оттенком лишь солнцу да ветру поднебесному. А теперь перейдем к делу.

— Сначала расскажите про девушку и молодого человека, который так отважно искал ее,— перебил Давид.

— Они счастливо избегли томагавков этих негодяев!.. Но не можете ли вы навести меня на след Ункаса?

— Юноша связан, и, боюсь, участь его решена. Я от души скорблю, что человек с такими прекрасными задатками умрет в невежестве, и подобрал замечательный гимн...

— Можете отвести меня к нему?

— Дело нетрудное,— нерешительно отозвался Давид.— Я только опасаюсь, что ваше присутствие не облегчит его горькую судьбу, а лишь ухудшит ее.

— Довольно слов! Ведите,— скомандовал Соколиный Глаз, снова закрыл лицо и, подавая пример, первым вышел из хижины.

По дороге разведчику удалось выяснить, что благодаря своему предполагаемому безумию его спутник имеет доступ к Ункасу. Кроме того, певец снискал благосклонность одного из стражей,-— индеец немного владел английским и был избран Давидом для обращения в истинную веру. Весьма сомнительно, что гурон понимал намерения своего нового друга, но поскольку исключительное внимание льстит дикарю не меньше, чем цивилизованному человеку, вряд ли стоит удивляться, что оно принесло плоды. Мы считаем излишним описывать те уловки, с помощью которых разведчик выпытал все эти подробности у простодушного Давида; не станем мы останавливаться и на тех наставлениях, которые он ему дал, после того как получил нужные сведения,— это станет ясно читателю из дальнейшего повествования.

Хижина, где содержался Ункас, находилась в самой середине деревни и стояла на таком месте, что ни подойти к ней, ни выйти из нее незамеченным было невозможно. Впрочем, Соколиный Глаз и не думал прятаться. Уповая на свою личину и умение сыграть взятую на себя роль, он выбрал наиболее прямую и открытую дорогу. Однако поздний час сам по себе отчасти восполнял предосторожности, которыми так явно пренебрег разведчик. Дети давно спали крепким сном, женщины и большинство мужчин также разошлись на ночь по хижинам. Перед темницей Ункаса прохаживалось всего с полдесятка воинов, зорко наблюдавших за пленником.

Увидев Гамута в сопровождении медведя, чей облик обычно принимал один из самых почитаемых колдунов, они охотно посторонились и пропустили новоприбывших. Тем не менее ни один не выказал намерения удалиться. Напротив, их еще сильнее приковали к месту любопытство и желание поглядеть на таинственные манипуляции, которых, несомненно, следовало ожидать после прихода таких посетителей.

Поскольку разведчик был не в состоянии объясняться с гуронами на их языке, он по необходимости передоверил переговоры с ними Давиду. Несмотря на свое простодушие, певец наилучшим образом выполнил полученные инструкции и не только не обманул ожиданий своего наставника, но даже превзошел их.