Кожаный Чулок. Большой сборник, стр. 143

Когда под тяжестью все новых охапок зелени одеяла подались назад, а ветви, осев под собственной тяжестью, забили проход, Дункан вновь вздохнул свободней. Мягкими шагами и с легким сердцем он вернулся на середину пещеры и занял прежнее место, с которого мог наблюдать за вторым выходом, обращенным к реке. Между тем индейцы, словно повинуясь единому порыву и мгновенно переменив свои планы, всей гурьбой выскочили из расщелины и ринулись обратно, к месту их высадки на островок. Новый жалобный вопль доказал, что они опять собрались вокруг трупов своих соплеменников. 1

Только теперь Дункан отважился взглянуть на спутников: до этого, в минуты наибольшей опасности, он боялся, что тревога, написанная на его лице, еще сильнее перепугает тех, кто и так был не в состоянии противиться страху.

— Они ушли, Кора! — прошептал он.— Алиса, они вернулись туда, где высадились, и мы спасены! Хвала небу—только оно избавило нас от столь беспощадных врагов!

— В таком случае возблагодарим его! — промолвила девушка и, выскользнув из объятий Коры, преклонила колени в порыве пылкой признательности.— Оно спасло от слез нашего седовласого отца, сохранило жизнь тем, кто мне дороже всего на свете...

Хейуорд и более сдержанная Кора с глубокой симпатией внимали этому искреннему и непроизвольному излиянию, и майор подумал, что благочестие едва ли может предстать глазам в образе более привлекательном, нежели юная Алиса. Глаза девушки сияли безмерной благодарностью, на щеках вновь заиграл нежный румянец, и душа ее, казалось, трепетно жаждала выразить чувство, которым она переполнена. Но едва уста ее раскрылись, как слова молитвы замерли на них, словно девушку сковал внезапный холод. Румянец сменился мертвенной бледностью, сияющие глаза потухли, лицо исказилось от ужаса, а руки, воздетые к небу, медленно опустились, указывая вперед сведенными судорогой пальцами. Хейуорд мгновенно обернулся и над выступом скалы, служившим как бы порогом открытого выхода из пещеры, увидел злобное, свирепое, безобразное лицо Хитрой Лисицы.

Как ни ужасна была неожиданность, Хейуорд не потерял самообладания даже .в эту минуту. По отсутствующему выражению лица индейца майор догадался, что глаза Магуа, привыкшие к дневному свету, еще не успели ничего разглядеть в плотном сумраке пещеры. Дункан хотел было спрятаться в углублении стены, которое еще могло скрыть его и спутников, как вдруг торжество, внезапно озарившее черты дикаря, подсказало ему, что отступать теперь слишком поздно — они обнаружены.

Откровенно ликующий вид Магуа, раскрывший Дункану страшную правду, привел офицера в неудержимую ярость. Забыв обо всем на свете и повинуясь только порыву гнева, он вскинул пистолет и спустил курок. Пещера загудела от выстрела, словно ее сотрясло извержение вулкана; когда же ветер, дувший из ущелья, развеял дым, на том месте, где только что стоял вероломный проводник, уже никого не было. Ринувшись к выходу, Хейуорд увидел, как темная фигура мелькнула по краю низкой и узкой площадки и тут же исчезла.

После грохота, вырвавшегося из недр скалы, среди индейцев воцарилась гробовая тишина; но когда Лисица, возвысив голос, издал протяжный и хорошо им понятный радостный клич, ответом ему был единодушный вой. Оглушительные звуки вновь стали приближаться к пещере, и, прежде чем Дункан оправился от потрясения, хрупкая баррикада из ветвей разлетелась и в пещеру с обоих ее концов ворвались дикари. Хейуорда и его спутников выволокли из убежища, и толпа гуронов с ликованием окружила их.

 ГЛАВА X

Как только Хейуорд опомнился от внезапно обрушившегося на них несчастья, он принялся наблюдать, как выглядят и ведут себя взявшие их в плен индейцы. Вопреки обыкновению опьяненных победой туземцев, гуроны не тронули ни дрожащих девушек, ни даже его самого. Правда, краснокожие то и дело принимались ощупывать богатые украшения его мундира, и глаза их горели от неудержимого желания завладеть блестящим шитьем и галунами. Но прежде чем они успевали пустить в ход силу, грозный окрик уже упомянутого нами индейца-исполина останавливал протянутую руку, и это убедило Хейуорда, что до поры до времени пленников решено щадить.

Пока молодые и, следовательно, более тщеславные гуроны выказывали эти признаки слабости, более опытные воины обыскивали обе пещеры с усердием, которое явно доказывало, что они отнюдь не удовлетворены плодами своей победы. Не обнаружив новых жертв, эти прилежные мстители обступили пленников-мужчин, выкрикивая имя «Длинный Карабин» со свирепостью, последствия которой не трудно было себе представить. Дункан притворился, будто не понимает этих злобных и настойчивых вопросов, а Давид был избавлен даже от такой необходимости, потому что не знал по-французски. В конце концов, утомленный назойливостью победителей и боясь привести их в ярость слишком упорным молчанием, Дункан оглянулся и поискал глазами Магуа, чтобы тот перевел его ответы на вопросы, с каждой минутой становившиеся все более настойчивыми и угрожающими.

Хитрая Лисица вел себя совсем по-иному, нежели его товарищи. В то время как они всячески старались удовлетворить свою ребяческую страсть к безделушкам, присваивая даже скудные пожитки разведчика, или с кровожадной мстительностью во взоре продолжали разыскивать их отсутствующего владельца, Лисица стоял поодаль от пленников со спокойным и удовлетворенным видом, свидетельствовавшим, что уж он-то, Магуа, во всяком случае, достиг великой цели, ради которой стал предателем. Встретившись глазами с бывшим проводником, майор в ужасе отвернулся — так зловещ, хотя и невозмутим был этот взгляд. Однако молодой человек переборол отвращение и заставил себя обратиться к удачливому врагу, хоть и глядя в сторону.

— Хитрая Лисица слишком отважный воин, чтобы не объяснить безоружному человеку, о чем говорят победители,— осторожно начал он.

— Они спрашивают, где охотник, который знает все пути в лесу,— на ломаном английском языке ответил Магуа, со злобной улыбкой дотронувшись рукой до повязки из листьев, прикрывавшей рану на плече.— Длинный Карабин! У него меткое ружье, глаза его всегда открыты, но ни его ружье, ни короткое ружье белого вождя не в силах отнять жизнь у Хитрой Лисицы.

— Лисица слишком храбр, чтобы помнить о ранах, которые получил в битве, и о том, кто их нанес.

— Разве была битва, когда усталый индеец отдыхал под сахарным деревом и хотел поесть маиса? Кто послал в кусты врагов, чтобы они подползли к Лисице? Кто вытащил нож? Чей язык говорил о мире, а сердце жаждало крови? Разве Магуа сказал, что томагавк вырыт из земли и разве его рука сделала это?

Дункан не решился возразить обвинителю и напомнить, кто первый совершил предательство; оправдываться он счел ниже своего достоинства и потому промолчал. Магуа был, видимо, тоже рад прекратить спор, равно как всякие дальнейшие разговоры,— он вновь прислонился к скале, от которой отошел в приливе раздражения. Но едва он прервал свой короткий диалог с Дунканом, как нетерпеливые дикари, заметив это, опять завопили:

— Длинный Карабин! Длинный Карабин!

— Слышишь? — бросил Магуа все тем же равнодушным тоном.— Гуроны требуют жизни Длинного Карабина или крови тех, кто его прячет.

— Он ушел, спасся. Им не поймать его.

С холодной и презрительной усмешкой Лисица возразил:

— Умирая, белый человек надеется обрести покой. Но краснокожие умеют мучить даже души своих врагов. Где его труп? Дай гуронам взглянуть на его скальп.

— Он не умер, он бежал.

Магуа недоверчиво покачал головой и прибавил:

— Разве он птица и умеет парить на крыльях? Или рыба, что плавает, не видя солнца? Неужели белый вождь вычитал в своих книгах, что гуроны — глупцы?