Отрок. Все восемь книг (СИ), стр. 55

Снова готовят нам царский трон.

Но от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!".

— А теперь так: тра-ля, ля-ля, ля-ля…

"Так пусть же Красная

Вздымает яростно

Свой меч мозолистой рукой

И все должны мы

Неудержимо

Идти в последний смертный бой!".

— А вот ты. — Мишка обратился к одному из парней, играющих на рожках. — Попробуй сделать так: Па-па, па-па, па-пам! — Мишка попытался изобразить звук горна. — И представьте себе, когда играете: скачут по дороге ратники — копыта стучат, оружие звенит, шлемы на солнце блестят. Ну, сначала: раз, два, три…

Музыкантам мелодия явно нравилась, играли, что называется, с душой, Мишка чуть не запел вслух. В том углу, где яростно торговались Своята с Никифором, опять наступила тишина. Когда затихли последние аккорды, первым опомнился Никифор:

— Ха! Да за такую музыку ты вообще бесплатно играть должен и благодарить еще!

— Убивец! С голоду же передохнем! Десятая!

— Пятнадцатая и музыка!

— Хозяин! — Подал голос приказчик Семен. — Плотники пришли, помост сколачивать.

— Ну вот, Своята, сам виноват! Видишь: уже и плотники пришли.

Причем здесь были плотники Мишка не понял, но у торговли своя логика.

— Ладно, Никифор Палыч, двенадцатая часть и музыка. По рукам?

— Грабитель, людоед! Да что с тобой поделаешь? По рукам!

— Михайла… — Своята зыркнул глазами на Немого. — Михайла Фролыч…

— Просто Михайла, не чинись. — Изобразил демократичность Мишка.

— Михайла, пойдем на улицу, тут сейчас стучать начнут, еще чего-нибудь новенькое напоешь?

— Вы это-то разучите.

— Разучим, я им покоя не дам пока…

— Ты бы их покормил сначала, задаток-то получил? Смотри: аж синие все. Приходите-ка после обеда, может, еще чего придумаем.

На выходе из ладейного амбара Мишка, сквозь шум, производимый плотниками, невольно подслушал, как Никифор рассыпается в комплиментах:

— Ну и внуки у тебя, Корней Агеич! И скачут и стреляют, и науки постигли, и музыку сочиняют, а еще же и четырнадцати годов нет! Не то, что мои обалдуи! И как ты их всему этому обучил-то?

— Дык, гм, это… Воспитываем помаленьку. Кхе!

"Кто бы мог подумать: в селе Ратное не только военный гарнизон имеется, но еще и цирковое училище с университетом и консерваторией. Чудны дела твои, Господи! Блин, прости меня грешного!".

Глава 2

Четыре дня представления шли с аншлагом. Ходок оказался великолепным режиссером-постановщиком и сумел растянуть действо на два отделения минут по двадцать — двадцать пять каждое. Перед началом и в антракте оркестр играл «Барыню», «Катюшу», "Синий платочек" и "Случайный вальс". Среди зрителей сновали торговцы лакомствами, «подставные» Ходока по ходу представления заключали самые дикие пари, Кузька вошел во вкус: кривлялся, показывал язык, падал в нужные моменты и не падал, когда это было не нужно.

Своята «въехал» в драматургию представления и музыка в нужные моменты умолкала совсем, или ее сменял тревожный рокот бубна. При каждом удачном попадании кинжала или болта Своята лупил в здоровенный медный таз, а по ходу всего представления оркестр лихо наяривал "белая армия, черный барон", "Три танкиста" и прочие шлягеры сталинских времен.

Концовку представления Мишка слизал с виденного еще в детстве выступления цирковой труппы кубанских казаков. Сделанный из ладейного паруса занавес распахивался и на арену вылетала галопом Рыжуха, запряженная в тележный передок. На передке был укреплен шест, и держась за него в трех ярусной пирамиде стояла вся труппа. На втором круге на верхушке шеста разворачивалось алое полотнище Спаса Нерукотворного и все это происходило под музыку "Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин".

Мишка сам балдел от происходящего и орал "Слава православному воинству!" как пьяный. Сказать, что публика была в восторге, значило, не сказать ничего — зрителей обносили не только квасом, но и кой чем покрепче и в конце представления ор стоял такой, что тряслись стены. Комментарии же, доносящиеся из зрительного зала, заставляли Никифора подумывать о запрете посещения представлений женщинами и детьми.

Духотища образовывающаяся в амбаре под конец действа, казалось, позволяла вешать в воздухе не то что топор, а целую вязанку топоров. С ребят, которые выступали в кольчугах, переделанных для них Лавром из всякого старья, и войлочных поддоспешниках, пот лил ручьями. Но воинское учение — есть воинское учение, дед в этом вопросе был беспощаден. Зрители тоже прели в шубах и тулупах, так что по степени «ароматизации» Никифоров ладейный амбар запросто мог соперничать с настоящим цирком.

* * *

Утром пятого дня дед объявил Мишке, что Никифор выполнил обещание и сегодня купцы идут к епископу просить, чтобы скоморохов гнали с торга, а вместо них разрешили представлять воинское учение.

— Только вот, сомнительно мне что-то, Михайла: не дай Бог придут попы представление смотреть, а там такое же, как вчера учинится. Под конец, я думал амбар развалят!

— Дядька Никифор обещал, что специально народ поспокойнее пригласит, с детьми, с женами и разносить ничего крепче кваса не будут. И об заклад биться тоже не будут. А я Кузьку накрутил, чтобы не кривлялся. И вот еще что, деда, в конце представления я тебя в круг приглашу: посмотрите, мол, вот сотник Кирилл, который смену христолюбивому воинству готовит — наш учитель и благодетель. Ты приоденься, меч на пояс повесь, ну и прочее… Да что я тебе рассказываю, ты же при княжеском дворе бывал, все лучше меня знаешь.

— Знаю, конечно. Посмотрим: кто кого сегодня сильнее удивит?

— Это ты о чем, деда?

— А вот увидишь. Кхе!

Дед как в воду смотрел: на очередное представление заявилась "идеологическая комиссия" с епископского подворья во главе с самим секретарем епископа иеромонахом Илларионом — горбоносым греком с военной выправкой и надменным выражением лица. Черноглазый, с черными, как смоль, волосами и остроконечной бородой, он, в соответствии с киношными стандартами, больше годился, как типаж, в слуги дьявола, а не Бога, но выбирать, разумеется не приходилось.

Прибыл Илларион со свитой из четырех монахов, немного постоял перед входом, скептически оглядывая ладейный амбар и обмахивая сложенными перстами подходящих под благословение купцов с семьями.

Никифор стелился перед высокими гостями мелким бесом, платы за вход, разумеется, не взял, усадил на лучшие места, собственноручно притащил поднос с кувшином кваса и угощениями. Зрители чинно рассаживались по лавкам, усаживали жен, шикали на детей. Оркестр задушевно выводил:

"Ночь коротка,

Спят облака

И лежит у меня на ладони

Незнакомая Ваша рука…".

Мишка выехал на арену, прокричал обычное: "Мы не скоморохи, а ученики славных воинов…", но закончил нетрадиционно:

— Отче Илларион, благослови начинать!

Иеромонах благосклонно кивнул, оркестр грянул "А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!" и представление покатилось по накатанной колее. Зрители, многие из которых были здесь уже не впервые, в нужных местах ахали, в нужных местах аплодировали, дружно подхватывали: "Слава православному воинству!", но было скучно. Женщины, а в особенности детишки, смотрели представление с удовольствием, но обычной лихости и веселья ни у актеров, ни у зрителей так и не появилось. "Идеологическая комиссия" одним своим присутствием словно бы вынула душу из залихватского, балансирующего на грани приличия и разумности зрелища.

В антракте за кулисы заглянул дед. Выглядел он, как говорится, на все сто. Поверх кольчуги, украшенной по вороту медными кольцами, надет синий суконный налатник, отороченный волчьим мехом, на голове такая же шапка, меч, подвешенный к наборному поясу из серебряных блях, на ногах красные сапоги.