Сказки и были Безлюдных пространств, стр. 80
– А вы, значит… тоже? – Он не решился сказать «их сообщник». Или правильнее – «союзник»? Или «помощник»?
– Выходит, тоже… – нехотя признался Степан.
– А вы… про их планету что знаете?
Дядя Степа набычился и сделал машинальное движение к четвертинке. Удержался.
– У меня к этой планете касательство очень стороннее. Почти никакое… Да и не планета она вовсе. То есть не совсем планета…
– А что?!
– Просто эта… как говорится, иная среда обитания. Они… Гурский да помощник его, говорят: «Другая грань»… Потому как вся наша Вселенная, по их словам, вроде бесконечного кристалла… Пока он, Гурский-то, объяснял, я все понимал. А потом как-то перемешалось в голове…
– Небось, после поллитры, – в сердцах сказал Шурка.
– И ничего не после… Мне поллитра делу не помеха. У них там, в этом кристалле, конечно, всякие иноземные технологии, а с такими руками, как мои, все равно никого нету. Чтобы, значит, такую отвертку выточить. Без Степана Михалыча, выходит, во Вселенной пока не обойтись… Ну, и заплатили, надо сказать, прилично, не обидели…
– А почему Гурский сам ничего мне не объяснил? Почему не появляется? Где он?!
– А я знаю? Возник да пропал. Как этот… фантом… А насчет тебя сказал… «Он, – говорит, – мальчонка чуткий, сам придет куда надо, сам отыщет. Потому что, – говорит еще, – это диктуется земными условиями, мы тут вмешиваться не должны… Главное, – опять же говорит, – что он «Весы». То есть ты… По звездному гороскопу…
«Да! Он же и мне говорил», – вспомнил Шурка. Но беседы с Гурским держались в памяти плохо. Почти так же плохо, как вся прошлая жизнь.
Дядя Степа повертел четвертинку в пальцах, покосился на Шурку, вздохнул. Снова поставил посудинку на верстак.
– Сказал еще такое: «Весы к весам, полюса к полюсам, вот и будет баланс»… Так я это понял.
– Зато я ничего не понял! Что я должен делать-то?
– Да ничего ты специально не должен. Только отвертку носи с собой… А так что? Живи да играй. А если тебя потянет куда-то особый интерес, ты ему не противься. Интерес этот тебя в нужное место и приведет. Так они говорили, Гурский и этот… Кимыч. А еще просили сказать: хорошо, что ты со здешними ребятами дружбу завел…
«Все знают, – зябко подумал Шурка. – Выходит, я у них как под телекамерой. Постоянно…»
– Что им до этих ребят-то! – огрызнулся он. И впервые ощутил неприязнь к Гурскому.
– Не знаю что… Говорили только, чтобы зря перед ними не раскрывался. Особенно перед тощим да косматым. И чтобы к дверце шел один. Подходы-то можно вместе искать, а уж к самой дверце лучше одному…
– Господи, к какой дверце-то?!
– Они говорили, что вроде бы к восьмиугольной. Сообразишь. Где такие шурупы увидишь, там она и есть…
8. Шар на покатой плоскости
Да, Шурка почти ничего не понял. Опять.
Дядя Степа прав: пока с Гурским разговариваешь, все тебе ясно. Потом забывается, перемешивается в голове.
Хорошо только, что забывалась и боль.
…Шурка вернулся к себе, лег на узкий свой диванчик. Глаза – в потолок.
Заглянула баба Дуся.
– Умаялся за день-то, гуляка?
– Ага… Ноги маленько гудят.
– Ну, лежи, лежи… Пообедать не забудь.
О чем был разговор со Степаном, не спросила. Знает?.. А впрочем, какая разница…
На Шурку наползала дрема.
Нет, так нельзя! Надо вспомнить все! Разобраться! В конце концов, пора понять окончательно: зачем он здесь?
…Но он же понимал! Тогда! Гурский говорил ясно!
Просто все нужно выстроить в голове по порядку. Но если по порядку, тогда… Тогда хочешь – не хочешь, а это…
…Треск, чей-то вскрик, два столба света от вспыхнувших фар. Выросший до размера дома радиатор «мерседеса». Тугой, словно кожаной подушкой, удар. И тьма, тьма…
А потом как бы взгляд с высоты, метров с пяти. На себя самого. Толпа, белые халаты, машина с крестами…
– Алло, пятая! Пятая! Сообщите: есть донор! Да, немедленно!..
Почему донор? Будут переливать ему, Шурке, кровь? Зачем? Он сделал, что хотел. Вон черный «мерседес» на боку у края дороги. Покореженный. С лучистой дыркой в ветровом стекле.
А он – это он? Шурка Полушкин? Почему видит себя со стороны?
Ничего он уже не видит…
Нет, вот опять… Худое тело под простыней на очень холодном мраморном столе (Шурка не чувствует, а просто знает, что стол холодный). Тусклый свет, еще множество тел. Не все под простынями. А у него под белой с бурыми пятнами тканью ощущается квадратный провал – на груди, слева… Там – пустота. Везде, во всем мире пустота…
А потом – боль, искры среди тьмы, желание вскрикнуть. И вдруг – тепло по телу. Спокойствие. Такое спокойствие, когда не хочется ничего. Просто лежать вот так и тихо дышать… А колючий кубик в груди исчез.
Он открыл глаза. Увидел над собой переплетение разноцветных кабелей. За ними – потолок цвета слоновой кости. Среди проводов появилось лицо. Большое, заросшее светлой курчавой шерстью. С очень синими глазами.
Лицо сказало:
– Кимыч, по-моему, он в порядке.
– Вижу, – недовольным голосом отозвался неизвестный Кимыч.
Шурка, видимо, и в самом деле был «в порядке». По крайней мере, он все вспомнил. И спросил о главном:
– Я попал?
– Куда?
– В Лудова. Я его убил?
Синие глаза мигнули.
– А! Вот что вас беспокоит. Нет, к счастью, вы промахнулись.
Вообще-то было теперь все равно. Однако сквозь равнодушие просочилась капля горечи.
– Какое же тут счастье. Жаль…
– Жаль, что не убили человека? – очень серьезно спросил синеглазый.
– Он не человек, а гад. Мафиози…
– Значит, это не случайно? Не баловство? Вы знали, в кого стреляли?
Шурка ответил глазами: «Еще бы!»
…Всю осень и ползимы он лелеял эту латунную трубку. Она помогала ему жить. Не спеша, с нежностью он превращал ее в оружие.
Надо было старательно сплющить конец, выгнуть его по форме рукоятки. Просверлить хвостовые отверстия для крепежных шурупов. Привинтить трубку к изогнутой березовой ручке, которую Шурка любовно подогнал к ладони. Папа хотя и баловал порой Шуренка, но и научил многому – в том числе работать инструментами.
Шурка работал на кладбище, на скамейке под кустами рябины. Стыли руки. Шурка отогревал их дыханием или у костерка, который разводил между холмиками. На том же костерке расплавил в консервной банке кусочки свинца, залил им казенную часть длинного ствола. Сделал надрез трехгранным напильником, в нем проковырял запальное отверстие – тоненьким сверлом от детского слесарного набора. Алюминиевой проволокой, виток к витку, притянул ствол к обточенному ложу…
Инструменты и пистолет прятал он тут же, в тайнике под лавкой. В интернате разнюхали бы сразу…
Из тонкого свинцового прута нарубил Шурка пули. Аккуратно подогнал по калибру.
«Видишь, папа, все получается как надо…»
«Шурчик-мурчик, будешь как огурчик…»
«Ага. Не бойся, я не промахнусь. Всех гадов не перестрелять, но уж этого-то…»
«Я знаю, ты попадешь…»
«А потом, если есть другой свет, мы увидимся, верно? И с мамой…»
«Несомненно, малыш…»
Он часто так говорил: «Несомненно, малыш». Шурка вспоминал это и глотал слезы. Но теперь слезы были сладкими.
Труднее всего было достать порох. Но в конце концов Шурка сделал и это. В старших группах, у «крутых» выпускников можно было выменять на заграничные шмотки все, что хочешь. У Шурки сохранилось еще от прежней жизни кой-какое импортное тряпье и новенькие японские кроссовки. В общем, парни дали ему полпачки серого охотничьего пороха «Сокол». Не спросили зачем – бизнес есть бизнес.
– Только нашу хату не подрывай.
– Нет, я не здесь…
Пристреливал пистолет он там же, на кладбище. На выстрелы никто не обращал внимания. Во-первых, сплошное безлюдье кругом. Во-вторых, стреляли часто и повсюду. Рэкетиры – в своих непослушных клиентов и друг в друга, гаишники в угонщиков, бандиты – в милиционеров, милиционеры – в бандитов и в случайных прохожих – по ошибке. В последнем случае – всегда метко.