Сказки и были Безлюдных пространств, стр. 109
Лён сделал вид, что хочет догнать его. Зорко отбежал и бросил в Лёна пригоршней мелкой гальки. Потом растянулся на песке.
– Лежачего не бьют.
– Хитрый, – вздохнул Лён и упал рядом.
– Ага, я хитрый, – согласился Зорко. С непонятной грустинкой. – Думаешь, почему меня иногда звали Зорито?
– Ну почему… Уменьшительно от Зорко.
– Не-а! Не от Зорко, а от “Зорро”. Есть такое кино – про благородного разбойника. Его прозвали Зорро. А по-испански это значит “Лиса”.
– Я знаю, мы учили испанский в интернате. И кино я видел…
– Ну вот! Значит, должен понимать. “Зорро” – “Лиса”, а “Зорито” – “Лисенок”…
Лён смотрел с сомнением.
– Не похож ты на лисенка.
Зорко уткнулся в песок острым подбородком. Левой пяткой почесал правую щиколотку.
– Это я снаружи не похож. А внутри я хитрый. Изворотливый…
– Кто? Ты?!
– Ага… Я лучше всех прятался в кустах, когда играли в горное восстание… И умел притворяться…
– Как притворяться? – насупленно спросил Лён.
– Ну… умел смеяться, когда хотелось плакать… – Зорко поглубже зарылся подбородком в песок. По нижнюю губу. Отдул песчинки.
“И часто так бывало?” – хотел спросить Лён, однако не решился. Зато возразил уверенно:
– И все-таки “зорито” – не “лисенок”.
– Это почему? – капризно сказал Зорко.
– Во-первых, тогда надо было бы говорить раскатисто, с двумя “р” – “Зоррито”…
– Это писать надо с двумя, а говорить можно и так…
“Просто у тебя, у голубка, проскакивает йосский акцент, – усмехнулся про себя Лён. – Йоссы звук “р” всегда глотают…” И хотел спорить дальше:
– А во-вторых…
Но тут их позвал с бастиона старик Август…
Невидимка и звезды
Динка появилась только вечером – когда Зорко и Лён сидели на парапете и смотрели на заходящее солнце. Сегодня оно уходило в сизую дымку, и ярких красок не было.
Зорко и Лён раздвинулись, Динка села между ними. Оправила школьную юбочку, закачала ногами. Ноги снова были в мелких порезах и травинках – как в день знакомства.
– Ты что, по болотам гуляешь? – неловко спросил Лён. Потому что Динка заметила, как он разглядывает ее ноги.
– Конечно! Каждую пятницу, а то и чаще. Только там не совсем болота, а заросшие пуды с островками и кочками. На одном островке живет Ермилка.
– Кто?! – звонко удивился Зорко.
– Мальчик такой. Чуть поменьше тебя…
– А… как он там живет? Зачем?
– Живет и все…
– Беженец? – спросил Лён.
– Ну… можно сказать и так… У него мама и папа плыли на теплоходе “Константин”, когда его захватили йосские десантники. Всех взяли в заложники. А когда морская пехота брала “Константин” на абордаж, многих заложников там постреляли…
– Йоссы не стреляют заложников, – сумрачно сказал Зорко.
– Там не разберешь, кто стрелял. Палили с двух сторон, а про пассажиров и не думали… Вот Ермилка и остался один. И ушел туда… Он никого не хочет видеть. Вернее, не хочет, чтобы е г о видели. Говорит, что одному жить лучше. С бабочками, стрекозами и лягушатами…
– А зимой? – поежился Лён.
– У него хижина, а в ней солома и сухие камыши. Он в них зарывается и спит до весны…
– Сочиняешь, – догадался Зорко.
– Ничуть не сочиняю!
– Но он же не медвежонок!
– Нет… Но и не обыкновенный мальчик. Он…
– А чем он питается, когда не спит? – недоверчиво перебил Лён.
– Иногда я ношу ему хлеб и молоко… Но он может совсем не есть. И неделю, и месяц, и хоть сколько. Просто ему нравится, что я прихожу и приношу гостинцы. И книжки… Мы познакомились в прошлом году, когда я там охотилась за тритонами для школьного террариума. Знаете, что такое террариум?
– Знаем! – Зорко стукнул босой пяткой о камень. – Ты скажи: он так и живет там целых два года? Ведь “Константин”-то штурмовали в позапрошлом году!
– Так и живет. Как Маугли. Только без волков…
– Но он же тогда был совсем маленький! Не мог он один, – опять не поверил Лён.
– Восемь лет ему было…
– Значит, сейчас он не младше меня, – придирчиво заметил Зорко.
– Ему и сейчас восемь лет.
– Лён, давай спихнем Враль-Динку вниз! Чтобы не пудрила нам извилины!
– Да правду я говорю! До чего бестолковые! Вы дослушайте до конца! Он не простой мальчик, а невидимка!
– Лён, ты ее с того бока, а я с этого…
– Ай! Дурни!.. Ну, честное же слово! Он стал таким, потому что… ну, это, наверно, как болезнь… Я же говорю, он не хотел, чтобы его кто-нибудь видел. Он перестал верить всем-всем людям, вот!.. И от всех скрылся, вот!.. А у невидимок время почти не движется. поэтому Ермилка не растет. Вернее, он растет, когда превращается в нормального, в видимого, но это бывает очень редко, на несколько минут. Он не хочет, чтобы про него знали. Только со мной подружился…
– Почему? – слегка ревниво спросил Лён.
– Ну… надо же с кем-то… Он же почти малыш, тоскливо совсем одному… Он все про себя рассказал. Признался, что по ночам иногда плачет. Это когда совсем темно, нет луны… Но вообще-то он веселый. Проказник…
Лён вдруг поверил. Почти. Зорко, видимо, тоже. Он спросил:
– А какие книжки этот Ермилка любит?
– Сказки про зверей… Он там организовал хор из дрессированных лягушат. Он рассказывает, что среди них есть говорящие…
– Врет, – уверенно сказал Зорко.
– Ну, может быть фантазирует… Вообще-то он иногда бывает вредный. Упрямый. Особенно когда приходится лечить его ссадины-царапины. Он ведь там то и дело обдирается о колючки, потому что бегает голышом. Думаете, я почему таскаю в сумке всякие медикаменты? Из-за этого обормота…
– Как же ты мажешь йодом его, невидимого? – усмехнулся Лён.
– Велю сделаться видимым. Ну, не полностью, этого он стесняется, а ту часть, которую надо лечить… Хуже, когда он болеет весь. У него то и дело кашель или мокрый нос. А недавно схватил простуду с температурой. Я принесла ему аспирин и колдрекс, а он за два дня не проглотил ни порошка, ни таблетки. Да еще кукарекает и дразнится…
– Значит, не очень больной, – рассудил Лён.
– Он меня вывел из себя! Так, что я ему даже всыпала!
– Как? – удивился Зорко.
– Очень просто. Сказала “иди сюда”, взяла за локоть и дала такого шлепка, что его дрессированные лягушата расквакались на всю округу.
– Бедняга, – вздохнул Лён. – А почему он от тебя не спрятался?
– Посмел бы только! Он меня слушается…
– Слушается, а лекарства не пьет, – поддел Зорко.
– Потому что глупый…
– А как же ты не промахнулась при шлепке-то? – хихикнул Зорко. – Или ты велела ему сделать т о с а м о е м е с т о видимым?
Динка сказала, что это лишнее. Она и так знает, где у вредных мальчишек находится место, по которому учат уму-разуму. И кое-кто в этом сейчас убедится, если не перестанет ехидничать.
Зорко хихикнул опять:
– Я-то не невидимка.
– Тем более, – сурово отозвалась Динка. И опять запечалилась из-за Ермилки. – Ну его… бестолковый такой. Я реву от досады, а он меня дразнит: “Ты не Динка, ты Зинка. Не “Дож”, а “Сле…”
– Невоспитанный ребенок, – голосом старинной классной дамы заявил Лён. – Ты должна быть с ним более строгой. А то неизвестно, кто из него вырастет… Ох, да он же не растет!
– Пока не растет. Не хочет… Он знаете что мне сказал, когда помирились? Уткнулся невидимым носом мне в колени и шепчет… нет, не скажу…
– Ну, Ди-инка! – взвыли Зорко и Лён. Зорко добавил: – Интересно же!
– Вам интересно, а я… Я потом скажу…
– Эй, дамы-кавалеры! – окликнул из сумерек старик Август. – Ужинать будете? Или мы с Румпелем и Тиви все поделим на троих!
Динка вскочила.
– Дедушка, мы идем!
Динка осталась ночевать.
Все долго не ложились. Маяк опять не горел. Это была пустая предосторожность: все равно за скалистым островком с крепостью переливался огнями и рекламами бессонный и шумный Льчевск – с моря его было видно за много миль. Но приказ есть приказ. Старику это было только на руку. Он снял с объектива на пушке парусиновый колпак.