Голубятня на желтой поляне (сборник), стр. 142
Юля поставила на лавку чемодан. С высокой березы упал на него желтый листок. Август…
Прошла минута. Оглядываясь, возник на крыльце Фаддейка. За ним — тетя Кира. Она оказалась очень пожилая, сухощавая, с седым валиком волос.
— Здрасте, — совсем по-школьному, поспешно сказала Юля. Тетя Кира показалась ей похожей на старую учительницу.
— Добрый вечер, — улыбнулась тетя Кира и легко шугнула Фаддейку со ступенек. — Это вас он, значит, привел? Я, говорит, квартирантку тебе отыскал… Я уж и не знаю. В пристройке у меня жили в июне двое отдыхающих, молодожены, но тогда тепло было, а сейчас-то осень на носу. Продрогнете там ночью…
— Она закаленная, — подал голос Фаддейка. — У нее первый разряд по туризму.
— Брысь ты, нечистая сила, — засмеялась тетя Кира. И Юля засмеялась: так все хорошо складывалось.
— Я правда закаленная. В одеяло завернусь — и хоть в открытом поле…
— Ну, смотрите, если понравится… Вы, наверно, на практику в школу приехали?
— В библиотеку. В детскую…
— К Нине Федосьевне, значит! Вот она обрадуется! А то все одна да одна… А если холодно будет в пристройке, там печурка есть на крайний случай. Завтра дрова привезут…
И Юля почувствовала, что она любит затерянный в северных лесах городок Верхоталье.
Вот только пришло бы сюда письмо.
Ночные страхи
Как это чудесно — вытянуться среди прохладных простыней, чтобы усталость сладко разбежалась по жилкам, и лежать с ощущением полного уюта и с мыслями о счастливом окончании неудачного дня.
Стоячая лампа с белым фаянсовым абажуром неярко и ровно светила на желтоватые доски стен и потолка, на большой табель-календарь за прошлый год, на ошкуренные чурбаки (они были вместо табуреток) и застеленный зеленой полинялой клеенкой стол. На столе празднично сияла алая с белыми горошинами кружка. Будто сказочный мухомор на лужайке. Юля безотчетно радовалась этому яркому пятнышку — оно украшало комнату и придавало ей обжитой вид. Юля вздрогнула от неласковой мысли, что сейчас могла бы ютиться на вокзальной лавке.
…Тетя Кира (то есть Кира Сергеевна) принесла матрац, положила его на широкий топчан и сама постелила для Юли простыни.
— На сегодня так. А если покажется жестко, завтра достанем из кладовки кровать, у нее сетка панцирная.
— Не будет жестко, — заверила Юля, оглядываясь. Пристройка была небольшая, вроде верандочки — с окном во всю стену. По стеклам скребла тяжелыми кистями рябина. В углу белела кирпичная печка.
Кира Сергеевна рассказала, что пристройку ставил ее муж, хотел оборудовать здесь мастерскую, да вот… Говорят, от первого инфаркта не умирают, а он сразу. Три года уж прошло… Директором восьмилетки был. А она до пенсии работала смотрителем здешнего музея. Сын в армии после института, на Дальнем Востоке, младшая дочь в Челябинске учится, а старшая недавно замуж вышла, живет неподалеку, в Ново-Северке, да все же не рядом, не под одной крышей.
— Вот и осталась одна в «родовом поместье». Дом-то еще дед строил… Так и живу. То сама по себе, то вдвоем с племянником. Он второй год уже подряд на каждые каникулы приезжает. Заботы с ним, конечно, всякие, да все равно веселее.
— Он славный у вас. Добрый такой, — сказала Юля.
— Добрый-то добрый, а всякое бывает. Когда парень без отца растет, воспитанье какое-то случайное получается. Дерганое…
Юля вежливо помолчала. Потом неловко спросила насчет платы за квартиру. Кира Сергеевна отмахнулась:
— Да сколько не жалко. Какая здесь квартира-то…
— Но все-таки.
— В гостинице пятьдесят копеек в день за место берут, давайте и вы так.
— Ой… Даже слишком как-то дешево.
Кира Сергеевна засмеялась:
— А у нас ведь не Сочи и не Крым. Да и вы не на отдыхе. А стипендия-то, наверно, так себе…
— Я в стройотряде работала.
— Давайте так, Юля. Если будете с нами завтракать и ужинать, тогда — рубль. А обедать вам лучше в столовой «Радуга», она рядом с библиотекой.
На том и договорились.
— Только еда у нас не ресторанная, — предупредила Кира Сергеевна. — Не обидитесь?
— Да что вы!
— Я себе по-простому готовлю. А Фаддейка, душа окаянная, вообще ничего не ест, мученье одно. Кожа да кости, избегался. Мать приедет, опять недовольна будет — немытый да тощий. А что я сделаю? Вот объявится — пускай сама чистит, причесывает и откармливает.
— А что, он один у матери? — деликатно поинтересовалась Юля.
— Один, слава богу. Куда еще-то при ее жизни? Только и мотается то по стране, то по заграницам. Как это фирма-то у них называется? «Станкоэкспорт» или что-то похожее…
Юля распаковывала чемодан, вешала одежду на спинку единственного стула, а Кира Сергеевна негромко и ненавязчиво рассказывала:
— Я ей говорю: «Сколько можно так жить, не девочка уже, четвертый десяток идет». А она: «Это ритм времени, Кирочка, мы с тобой в разные эпохи живем»… Может, и правда? Я ее на двадцать семь лет старше, нас шестеро было в семье, она младшая. Вот и попала под эти ритмы… Мы с мужем почти три десятка без всяких современных ритмов прожили, а она вот… Ох и заболтала я вас, Юля. Смотрите, вон вешалка у двери. А утюг Фаддейка принесет. Вы только не церемоньтесь с ним, с племянничком моим, он такой прилипчивый. Если будет надоедать, шуганите его…
Фаддейка не стал надоедать. Притащил утюг, шепнул, что «все обошлось», и умчался. Не было его и за ужином.
— Свищет где-то, — вздохнула Кира Сергеевна. — Небось опять с мальчишками костер жгут в овраге, картошку пекут…
…Юля нажала кнопку лампы. Упала темнота, и в ней синевато засветилось окно: полная ночь на дворе еще не наступила. В сумерках прорезались черные листья рябины, смутно забелел березовый ствол. В широком просвете стала видна верхушка ели — острая, будто шатер колокольни.
Вспомнив про колокольню, Юля подумала и о Фаддейке: где его носит нелегкая на ночь глядя? Видать, вольная птичка…
И словно в ответ она услышала негромкий выдох:
— Ю-ля-а…
Это было чуть погромче шелеста рябины. И там же, за окном. Юля опять включила свет. В неярких лучах за стеклом, как на глянцевой фотобумаге, проявился знакомый веснушчатый портрет с расплющенным носом.
— Ты что, Фаддейка? — громко сказала Юля.
Он отодвинул оконную створку. Спросил шумным шепотом:
— Можно к тебе?
— Можно. А почему не через дверь?
— С той стороны тети Кирино окно… — Он ловко сел верхом на подоконник одна нога снаружи, другая в комнате. — Ты не испугалась?
— Чего?
— Ну… женщины часто пугаются, если под окном мужчины…
Юля развеселилась:
— Иди сюда, мужчина. Ты зачем пришел? Просто так поболтать или по делу?
— По делу… — Он скакнул с подоконника, сел на чурбак посреди комнаты, положил на коленки ладони. Повертел головой, будто первый раз видел эти стены. Посопел.
— Ну, а что за дело-то? — напомнила Юля. И опять улыбнулась из-за кромки одеяла. — Может, еще на какую-нибудь башню поведешь?
— Нет… — Он старательно вздохнул, потерся оттопыренным ухом о плечо и сообщил, глядя в потолок: — Я признаться пришел. Что наврал.
— Да?.. А что ты наврал?
— Про ту женщину. Про тети Кирину знакомую. Я ее придумал…
— Да? — опять сказала Юля. И замолчала, размышляя, как отнестись к такому признанию. Интересно, что она почти не удивилась. — Ну, придумал так придумал. А зачем все это? А, Фаддейка?
— Непонятно разве? — Он взглянул на Юлю прямо и чуть насупленно. — Захотел познакомиться с тобой, вот и все.
— Это я понимаю. А зачем?
— Ну вот… — Фаддейка забавно развел руками. — Зачем! Потому что я такой уродился. Потому что мне всегда интересно про нового человека: что в нем хорошего?
— И ты решил, что во мне что-то хорошее?
— Решил. Ты же полезла на колокольню!
— Ну… да, это доказательство. А откуда ты узнал, что я здесь новенькая?
— Сразу же видно! Идешь, на все смотришь, как первый раз. И чемодан. И сумок таких, как у тебя, здесь ни у кого нет… Ой…