Голубятня на желтой поляне (сборник), стр. 109
Мы молчали.
Пахнущая полынью бесконечность, в которой начали потрескивать кузнечики, обнимала нас. И то, что сказал Глеб, не показалось мне странным.
Янка напряженно спросил:
– Ты решил? Ты ведь хотел домой.
– Я хотел делать свое дело… И сейчас хочу. И вот смотрю – эта дорога. Кто-нибудь знает, что там впереди? Нельзя, братцы, идти назад, когда впереди такая дорога. Потом всю жизнь себе этого не простишь… А может, это и есть главное дело – узнать, куда она ведет. Может, про эту дорогу я напишу свою книжку…
– Если вернешься, – тихо, но жестко сказал Юрка.
– Ну… это уж как получится. Зато не надо метаться и выбирать.
– Что выбирать? – спросил я.
– В Старогорске я думал о Колыче. В Колыче грыз бы локти: зачем ушел из Старогорска… от вас ушел… А теперь все ясно – дорога одна.
Я опять посмотрел вдаль, куда собрался шагать Глеб. Закат бледнел, рельсы угасали. Мне показалось, что на горизонте из-за темных трав встали какие-то тени, будто очертания странного города. Но, наверно, это поднимался туман.
Глеб сказал:
– Все нормально, ребята. Одно плохо: надо прощаться с вами…
– Может, еще увидимся, – прошептал я.
– Может быть, – согласился Глеб. – Ну… давайте ваши лапы.
Мы сложили руки в его огромную пятерню. Он сжал их все разом, тряхнул, выпустил. И сразу стал уходить от нас, шагая быстро и широко – не со шпалы на шпалу, а через одну. Длинный, большерукий, сутулый. Хороший такой наш Глеб…
– Глеб, подожди!
Это крикнул Юрка.
Глеб замер шагах в двадцати. Оглянулся.
– Глеб, я с тобой…
Юрка быстро пошел к нему. И мы с Янкой, ничего не понимая, поспешили следом.
– Ты что? – сказал я Юрке.
– Все как надо, – откликнулся он. – Все получается в самый раз.
«Зачем? – чуть не закричал я. – Неужели тебе плохо с нами? Юрка…»
И сказал:
– Дома будет тарарам. Станут искать.
– Не станут. Тетка решит, что я уехал в Нейск. Пока разберутся…
– Но ведь разберутся же!
– К тому времени, может, и я разберусь.
– В чем?
– Да во всех этих пространствах и бесконечностях… Может, там его и найду…
– Кого? – тупо спросил я.
– Отца… Он же наверняка мотается с экипажем в субпространстве. Где же их искать, если не в бесконечности?
«Дурак ты, Юрка, – думал я. – Что ты плетешь? Что ты выдумал?…» Но сказать это «выдумал» я не мог. Не смел. А Янка? Он-то что молчит?
Янка молчал. Я сказал тогда отчаянно:
– Ну с чего ты взял, что он был скадермен?
– Мать же проговорилась: «Кто на Земле может сказать, где он?» А если не на Земле, тогда где?… Я пойду.
«А как же я? Юрка! Не уходи! Ну ладно, будь с Янкой, не обращай на меня внимания, только останься в Старогорске! Юрка-а!! Если хочешь, снова делай меня человеком! Называй Копейкиным! Только останься…»
Он шагнул ко мне.
– Гель, ты это… В общем, ты на меня не злись…
– Ну зачем ты идешь, – прошептал я.
– Надо, – вздохнул он.
– Ну и убирайся! – крикнул я.
Он молчал. Не сердито, а как виноватый страусенок Антон.
– Черт с тобой, – сказал я. – Все равно через две недели я уеду в Ярксон. К отцу.
Юрка отыскал под курткой и покачал мою повисшую руку, повернулся к Янке:
– Янка, пока… Не забывай, про что говорили, ладно?
– Юр… – нерешительно сказал Глеб. – Я даже не знаю. Я, наверно, не имею права брать тебя…
Юрка коротко засмеялся:
– А ты меня и не берешь. Я сам иду. С тобой рядом… Ну, пошли!
Я сел на теплый рельс и смотрел, как они уходят. Их силуэты уменьшались быстро-быстро. Потом они слились в одну точку. Может быть, там, где слились в одну линию параллельные рельсы. И мы с Янкой остались одни на краю Вселенной, в бесконечности, где все громче трещали ночные кузнечики.
Двое на рельсах
Янка сел рядом со мной.
Юрки и Глеба уже совсем не было видно. Только маковки черной травы рисовались на закате, который все бледнел и стал зеленоватым. Над закатом висел вверх ногами очень большой и очень тонкий месяц.
Не хотелось вставать, не хотелось ничего делать. Но не сидеть же всю ночь. Тем более что вдруг она в этой бесконечности тоже бесконечная…
– Поедем? – спросил я у Янки.
– Ну… пожалуйста, – сказал он. И встал. Я тоже. Шурша по головкам травы курткой, пошел к вагону. Вагон громоздился на рельсах, как темное чудовище. Янка вдруг сказал:
– Гель… подожди.
Я остановился.
– Вот… – проговорил он неловко. – Возьми это… Юрка велел передать. Еще давно велел, да я как-то… не получалось. – Он сунул мне в руку что-то маленькое, плоское и твердое.
И я сразу понял. Догадался. Это была та арабская монетка.
– Откуда?
– Он ее тогда нашел. Долго лазил по траве… Потом говорит: «Отдай как-нибудь…»
– Да? – сказал я, и захотелось зареветь, как в давнем дошкольном детстве, когда первый раз уезжала мама. – А сам-то… он почему не отдал?
– Ну, он вообще… – вздохнул Янка. – Я ему один раз сказал: «Зачем ты так с Гелькой? Ему же обидно». А он говорит: «Так надо».
– Почему надо? – горько спросил я.
– Он говорит: «Гелька – такое существо… Он привязчивый. Я уйду, а он будет изводиться. Пускай уж лучше злится на меня…»
– Почему? – прошептал я. – Разве он знал, что уйдет?
– Давно…
– Откуда? Он же только сегодня увидел эти рельсы. Он из-за Глеба…
– Не из-за Глеба, – виновато сказал Янка. – Наверно, из-за меня… Потому что я играл ему «Восстание».
– При чем тут «Восстание»? Ты же не хотел, чтобы он ушел!
– Не знаю… – шепотом отозвался Янка. – Теперь все равно… Гель…
– Что?
– А зря мы не отдали искорку…
– Кому?! – испугался я. Сразу вспомнил о Клоуне.
– Глебу и Юрику. Им она нужнее. Они там одни, впереди неизвестно что… А в ней вон какая энергия.
«И опасность», – подумал я. И боязливо оглянулся. А что если кто-нибудь в темноте скажет сейчас шелестящим голосом: «Геля Травушкин, подари искорку…»
И фонарь не горит, Глеб его зачем-то погасил.
Я прыгнул на площадку вагона, дотянулся до выключателя «сатурна». Но «сатурн» не зажегся, сколько я ни давил кнопку. Я потряс его – никакого результата.
– Теперь не загорится, пока не зарядим на солнце, – сказал снизу Янка.
Мне по-прежнему было страшно. Я соскочил с площадки и судорожно нащупал свой фонарик – он оттягивал боковой карман куртки и колотил по колену. Без света нельзя. Войдем в темный вагон, а там – хлоп – и кожаные браслеты на руках… «Геля, подари искорку…»
– Янка! – сказал я.
– Что?
«Ну, а если расскажу? – подумал я. – Чем он поможет? Легче разве, если будем бояться вдвоем?»
– Янка… чего теперь говорить. Юрку и Глеба все равно не догнать…
– Не надо их догонять. Сделаем бумажного голубка, искорку – на него. Пустим – и он долетит.
– Он-то долетит. А мы без искорки как доберемся домой?
– Пешком. Это же недалеко, оглянись.
В той стороне, откуда мы приехали, за вагоном, горели огни Старогорска: ряды окон в многоэтажном квартале, освещенные прожекторами башни монастыря, красные лампы телевышки.
– За час дошагаем, – вздохнул Янка. – Не такая уж длинная оказалась эта бесконечность…
– Да, – сказал я и обрадовался: не хотелось мне в темный вагон.
– Значит, пошлем искорку?
Я молчал.
– Неужели жалеешь? – тихо спросил Янка.
– Янка, я не жалею. Ты не знаешь…
– Что?
– Сядь.
Он сразу послушался. Мы опять сели на теплые рельсы. Друг против друга.
И я наконец-то рассказал про все. И даже про то, почему молчал до сих пор. Наверно, я это очень сбивчиво объяснил, но Янка понял. И не удивился.
– Кажется, я про такие дела уже слышал.
– Да? Янка, где?
– Не помню. Давным-давно. Может, дедушкина сказка…
– Это не сказка, Янка. Опасно посылать искорку. Вдруг эти… Клоун и его дружки, начнут охотиться за Юркой и за Глебом, а те даже ничего не знают…