В глубине Великого Кристалла. Том 2, стр. 8
— Да ну их... То прогоняют, а то... липнут...
— Как... липнут?
— Ну... не знаете, что ли? Лезут в постель, как к девчонке... Ласьен и его дружки...
— Гадство какое!
Ласьен (видимо, от слова “лосьон”) был смазливый длинный подросток с тонкой улыбочкой и хорошими манерами. Рядом с ним всегда крутились два-три дружка-адъютанта. Марина искренне считала их положительными личностями и активистами.
— Они часто так... к тем, кто поменьше, — еле слышно объяснил Сопливик.
Валентин выкрикнул в сердцах:
— Столько всякой мерзости!.. А вы! Ну почему вы-то, пацаны, молчите? Не спорите, не сопротивляетесь!
Все так же тихо, но с неожиданной упрямой ноткой Сопливик сказал:
— Я сопротивляюсь... Потому и прогоняют...
— Но почему никто не расскажет взрослым?
— Кому? Марине, что ли? Или Мухобою?
— Не Мухобою, а про Мухобоя! Как он вас...
— Боятся, — рассудительно вздохнул Сопливик.
А Валентин опять ощутил раздражение с оттенком брезгливости. И не сдержал досады:
— Я же не про тебя. А почему другие... Вот даже Митников. Тоже... как барашек на мясокомбинате.
Сопливик не обиделся. Наверно, и не учуял раздражения в свой адрес. Сказал, явно заступаясь за Илюшку:
— Митников-то не Мухобоя боится...
— А кого?
— Характеристики. Каждому ведь в конце смены характеристику пишут.
— Ну и... на кой она ему? В десять-то лет! В туалет с ней только...
— Не-е... Вы не знаете. Он ведь тоже интернатский, мы из одной группы...
— Ну и что?
— А недавно его это... в семью взяли. Молодые тетенька и дяденька, усыновить хотят. После лагеря... А он боится, что если они прочитают плохую характеристику, то передумают.
“Вот оно что...” — Валентин ощутил облегчение оттого, что Илюшкина покорность объяснялась так понятно. Ни при чем здесь ни природная трусость, ни мистика Босха.
— Бредятина какая-то, — проворчал он. — Разве детей любят за характеристики?
— Кого как, — с недетской умудренностью откликнулся Сопливик.
“Тебе, бедняге, никакая характеристика не поможет”, — подумал Валентин. Глянул на угловатое, некрасивое личико Сопливика — отмытое, с блестящими глазами, но все равно с печатью детдомовской неприкаянности. И сказал виновато:
— Как же тебя не хватились ни разу, когда ты в своем гнезде ночевал?
— Господи, а кому я нужен, — выдохнул Сопливик, и Валентина резанула эта простодушная горечь.
— Вот что, голубчик! Ни в какое гнездо ты не пойдешь! Будешь ночевать у меня. Там, где сидишь. А я — вот здесь... — Валентин дернул от стены запасную койку.
Сопливик не заспорил. Только заметил нерешительно:
— Может, лучше вы здесь, а я на откидушке? Она узкая, а я маленький.
— Нет, поспи хоть раз по-человечески... Послушай, а там, в гнезде твоем, неужели не страшно одному ночью-то?
— Если один, чего бояться? — совсем по-взрослому ответил Сопливик. — Вот когда все кругом пристают и дразнятся, страшно...
Валентин отошел и стал набирать воду в электрочайник.
“Если Мухобой узнает, что я оставил мальчишку у себя, будет у него козырь. Приклеит гад что-нибудь... “ласьеновское”, — думал он. И снова его тряхнула ненависть к Мухобою.
“Надо завтра сказать Илюшке еще раз, чтобы не боялся...”
3
Когда Валентин проснулся, Сопливик, уже одетый, сидел на кровати и... крутил в пальцах револьвер.
— Осторожно... — негромко выговорил Валентин. — Сиди тихо, не нажми там...
Сопливик глянул без страха и виноватости. С пониманием.
— Он ведь на предохранителе, я знаю...
Валентин мягко поднялся, взял “бергман” у мальчишки.
— Как ты его откопал...
— Я под подушку руку сунул нечаянно...
— Не следует совать руки куда не надо. Даже нечаянно... — сообщил Валентин с назидательностью, но полушутя, потому что чего зря пугать и без того затюканного Сопливика. Натянул брюки, сунул “бергман” за ремень, прикрыл надетой навыпуск рубашкой. Сопливик следил за ним серьезно и молча. Потом сказал:
— Вы не бойтесь, я никому не проболтаюсь... про это.
— Благодарю вас, мой друг. Я знаю, что вы умеете молчать как могила. Но секрета из вчерашнего скандала все равно не получится...
Валентин хорошо выспался и не чувствовал беспокойства из-за случая с Мухобоем. За окнами было сверкающее умытое утро. И даже Сопливик — с торчащими, как рожки, темными волосами, с пухлыми после сна губами — казался симпатичным. Некрасивый, но славный. Поблескивает глазами-угольками и даже улыбается слегка — нерешительной редкозубой улыбкой.
Солнечный зайчик щекотал Валентину угол глаза. Это на подоконнике сверкал под лучом медный край подзорной трубы. Валентин вспомнил про найденный винтик и слегка насупился в душе на Сопливика. “Хотя чего с него взять, с несчастного”, — подумал он. И вдруг осенило:
— Слушай, завтракать еще рано. Сделай сейчас для меня одно дело, а?
— Ладно! — Сопливик спустил с кровати ноги.
— Там, где ты нашел трубу, должно валяться медное кольцо с узором. Наверно, оно свинтилось с трубы. Поищи в траве, пожалуйста...
Может быть, если Сопливик и правда стащил и спрятал венчик, он его сейчас принесет — словно и в самом деле нашел в траве. Оба они будут знать, что это не так, и со стороны Сопливика получится молчаливое признание, а со стороны Валентина такое же молчаливое прощение. И для обоих это будет хорошо.
— Ладно, я сейчас, — отозвался Сопливик так бесхитростно, что Валентин засомневался: может, и ни при чем он?
Сопливик босиком скакнул к двери и там оглянулся:
— А если Мухобой меня увидит?
— Сразу тогда бегом ко мне!
— Ладно. А то начнет... как Илюшку...
— Слушай, — мрачнея, сказал Валентин. — А как ты думаешь, почему он не поставил Илюшку со всеми у флага, а начал отдельно... воспитывать?
Сопливик тоже насупился:
— Наверно, допрашивать хотел...
— Про что?
— Может, чтобы узнать, кто еще с ними ходил. Или как дорогу найти на поляну...
— Разве это секрет?
— Для кого как... — Сопливик босой пяткой зацарапал пластик пола.
— А ты думаешь... Илюшка сказал бы?
Сопливик быстро поднял и опустил угольные глаза.
— Я как могу знать... про другого-то... Я бы не сказал, хоть он убей. Но мне-то ведь все равно. Меня никто не усынавли... не усыновлял...
— Ну, беги, — вздохнул Валентин. И когда захлопнулась дверь, вдруг подумал: “Боже мой, а я ведь даже не помню, как его зовут по-человечески. Сопливик да Сопливик...”
Он умылся, расчесал бородку, убрал постели. Прошло еще минут пятнадцать, и Сопливик явился. Встрепанный, с прилипшими к мокрым ногам травинкам и без кольца.
— Нету нигде, всю траву обшарил... А вас тут какой-то дяденька спрашивает.
Дяденька оказался высоким, лысоватым и бледноглазым незнакомцем в очень аккуратном сером костюме. У Валентина неприятно засосало под сердцем.
— Валентин Валерьевич, я прошу прощения, что беспокою... Можно побеседовать? — Незнакомец мельком глянул на Сопливика. Тот смотрел недовольно и выжидательно.
— Ты беги завтракать без меня, — сказал Валентин и вспомнил вдруг: — Женька... Если что, заходи потом.
Сопливик молча взял у порога свои сандалии.
Свирский
1
Чувствуя за поясом неудобный, слишком округлый “бергман”, Валентин сел на край кровати. Гостю показал на откидушку. Молча. Несколько секунд оба без симпатии и ожидающе смотрели друг на друга. С нарочитой неторопливостью гость полез во внутренний карман и достал коричневые “корочки”.
— Я следователь группы уголовного сектора Абов... Вот... — Он держал удостоверение так, словно ожидал, что Валентин вежливо откажется смотреть. Валентин, однако, дотянулся, взял корочки, изучил фотографию и печать. Отдал. Изобразил полускрытый зевок.
— Ну и чем могу служить... Семен Семенович?
Следователь Абов сказал с деланной ноткой сочувствия: