Самая высокая лестница (сборник), стр. 5
— Что же делать? Буду… первым гостем.
— Хорошо, — после некоторого раздумья согласился Эдик и впустил Борю Максимова в дом.
Гость не спеша снял тяжёлое пальто, припорошённое снегом. Стянул с головы нерповую шапку и долго вытирал о половичок ботинки, словно расшаркивался перед хозяином. Потом он наклонился к зеркалу, поправил галстук и пригладил волосы. На Боре Максимове был строгий чёрный костюм, какие в наше время носят уже немногие. Гость одёрнул пиджак. Но приглашения пройти в комнаты так и не получил.
— Где твои старики? — спросил Боря Максимов, стоя под вешалкой.
— Мама — на кухне. У неё пироги горят, — доложил Эдик. — А папа залез в ванну.
— Что же, он другого времени не нашёл? — спросил дядя Боря.
Эдик посмотрел на него строго, укоризненно, как на рядового, обсуждающего действия начальника. Но ничего не сказал. И в комнату не пригласил.
— А ты чего не спишь-то? — спросил гость.
— Так ведь Новый год! Мне до полпервого разрешили… Дядя Боря, а вы почему раньше всех пришли? Боялись опоздать?
— Боялся. Я, брат, всегда боюсь опоздать.
— А я не боюсь, — признался Эдик. — Я однажды даже школу проспал. Не верите?
Дядя Боря поверил. И тогда мальчик спросил:
— А почему вы боитесь?
— Сам не знаю, — пожал плечами бывший Хронометр. — Таким уродился. Всё мне кажется, промедлю: приду, а поезд ушёл.
— Какой поезд? — удивился мальчик.
— Обыкновенный. Паровоз с вагонами.
Мальчик удивлённо посмотрел на гостя, обдумывая что-то своё. Потом он сказал:
— Мама тоже приходит раньше на поезд, чтобы занять получше местечко.
— Получше местечко?..
Дядя Боря тихо засмеялся. И Эдик смеялся, но в комнату гостя не приглашал. Так они и стояли в коридоре.
— Дядя Боря, а верно, что вы в танке горели? — неожиданно спросил мальчик.
— Нет, — ответил гость, — в танке я не горел. Я в телятнике горел…
— В телятнике… — разочарованно протянул Эдик, и губы его вытянулись трубочкой. — А я думал, в танке.
— Так ведь огонь один — что в телятнике, что в танке, — усмехнулся гость, но этот довод не подействовал на маленького хозяина.
Однако он спросил:
— А как вы в телятник попали?
— Шёл мимо. Смотрю, горит. Телята плачут. Мне жалко стало…
— Случайно попали, — уточнил Эдик.
— Случайно… Это было после войны. Я в пионерском лагере
физруком работал.
— Физруком? — Это заинтересовало Эдика. Он сказал: — Попробуйте, — и согнул руку в локте, чтобы физрук попробовал его мускулы.
Дядя Боря потрогал. И сказал:
— Железные!
Эдик порозовел от удовольствия. И доверительно сказал:
— В комнате не убрано. Мама не успела. А папа залез в ванну.
— Может быть, помочь маме? — предложил гость, но мальчику, видимо, не хотелось отдавать дядю Борю взрослым. Здесь, в прихожей, гость был полностью в его распоряжении, принадлежал ему.
— Не надо. Мама не любит, когда ходят на кухню, — сказал Эдик. — У неё пироги горят. Она сердится.
При этом мальчик повёл носом, желая уловить запах горелого.
— Пахнет, — подтвердил дядя Боря. — Останемся мы, брат, без пирогов.
Мальчик замотал головой и утешил гостя:
— У неё всегда горят, но не до конца.
— Ну, тогда всё в порядке.
— Может, принести кусочек? — с готовностью предложил Эдик.
— Подождём, — сказал дядя Боря.
— Подождём, — согласился Эдик. И, чувствуя всю полноту доверия, которое установилось между ним и гостем, спросил: — Дядя Боря, верно, вас в школе Хронометром звали?
— Сплетники! — с напускной сердитостью сказал Боря Максимов.
— Кто… сплетники?
— Твои старики!
Эдик засмеялся. И опять спросил:
— А почему?
— Потому что я никакой не хронометр. Просто никогда не опаздываю.
— В кино приходили за час до начала?
Вот чертёнок! Всё он знал. В подробностях.
— Я закурю, — сказал гость, — ты не возражаешь?
— Курите, дядя Боря.
И пока гость закуривал, маленький хозяин готовил новый вопрос, потому что дети не могут жить без вопросов.
— Дядя Боря, а что вы теперь делаете… раньше всех?
— Да ничего я раньше всех не делаю, садовая твоя голова! Это твои старики наплели на меня. Они ещё в школе плели… Я просто делаю то, что надо делать, как и все. И делаю… не раньше всех, а вовремя… Мы тут недавно нефть открыли…
— Раньше всех пришли? — обрадовался Эдик. — А другие опоздали.
— До меня в том месте побывало множество людей.
— Значит, вы не раньше всех?
— Подвёл хронометр. Да? — Гость засмеялся и одёрнул свой чёрный пиджак. — Нет, брат, я пришёл в своё время. И стал бурить. Некоторые посмеивались… Вроде твоих стариков. А пришёл бы я позже, нашли бы другие. Но нельзя всё перекладывать на других. Надо самому…
— В своё время? — вставил Эдик.
— Верно!.. Вот и сегодня, ты думаешь, я пришёл раньше времени. А я пришёл в самый раз. Пришёл бы позже, собрался бы весь неистребимый девятый «А», мы бы с тобой посмотрели друг на друга, и всё. А теперь мы — друзья. Правда?
— Друзья, — отозвался мальчик и зарделся от гордости.
Время стало быстро-быстро приближаться к двенадцати. Папа вышел из ванной. Мама нарезала уцелевший пирог и навела неземную красоту. Стали приходить гости. Едва успели рассесться за столом, как начали бить куранты. Все подняли бокалы. И Эдик поднял свою газированную воду. И они чокнулись с дядей Борей, как чокаются друзья, которые встретились не раньше и не позже, а в самый раз.
Аист
В молодости мой дядя увлекался стрельбой «по тарелочкам», а я был его бессменным оруженосцем. Обычно по утрам дядя набивал карманы патронами и прихватывал две-три грубых фаянсовых тарелочки, которые, взлетая в небо, заменяли уток, рябчиков, бекасов и прочую дичь. Ружьё поручалось нести мне. Я собственноручно снимал его с гвоздя и с независимым видом надевал на плечо.
Ружьё было тяжёлым, но эта тяжесть была мне приятна: она приобщала меня к таинственной, тревожной жизни. Брезентовый ремень крепко давил на плечо, деревянный приклад бил на ходу под коленку, а от ствола, который покачивался над затылком, тянуло особым ружейным духом. И всё это поднимало меня и превращало в солдата, идущего навстречу подвигу.
Хорошо помню, как мы сворачиваем с дороги и направляемся к заливным лугам. От росы они мокрые, словно вода только что сошла с них. А вдалеке ровной полосой тумана обозначалась река. Мой дядя всего на четыре года старше меня. Но мне он кажется взрослым и самостоятельным. Он посвистывает, и я тоже посвистываю.
По траве, чуть поодаль от нас, шагает аист. Он напоминает
мне моего городского приятеля Шурика — такой же сутулый,
тонконогий и носатый. Мне кажется, что Шурик ради игры надел
на руки самодельные крылья, машет ими, а взлететь не может.
И походка у аиста как у Шурика — осторожная, опасливая,
словно ему непривычно ходить босиком и он боится наколоть ногу…
Мы идём мимо аиста, спускаемся в ложбину, заросшую незабудками, снова поднимаемся и выходим к реке. Река такая спокойная и неподвижная, что кажется сухой. Вот тут мы начинаем стрельбу «по тарелочкам».
По дядиной команде я подбрасываю мишень — выпускаю «утку», «рябчика» или «бекаса», а он вскидывает ружьё и бьёт влёт. Если дядя попадает, тарелочка разлетается на черепки. Но это случается редко. Мой молодой дядя стреляет плохо. И в своих неудачах он обвиняет меня: я боюсь выстрелов и заранее закрываю глаза, поэтому тарелочка летит не так, как хотелось бы дяде (можно подумать, что настоящие птицы будут лететь как ему хочется!). Дядя стреляет, тарелочка, целая и невредимая, мягко шлёпается в траву. Дядя разламывает ружьё, выбрасывает стреляную гильзу и вставляет новый заряд.
— Кидай ровнее и выше, — наставляет он меня. — И не закрывай глаза. Не маленький.
— Не маленький, — обиженно соглашаюсь я и тут же закрываю глаза.
Я жду выстрела. Но вместо оглушительного хлопка звучит дядин голос: