Самая высокая лестница (сборник), стр. 2

Некоторые люди связывают любовь к животным с сентиментальностью, с ущербностью, с чудачеством. Я же связываю любовь к нашим меньшим братьям с мужеством. У мужества есть две стороны — либо жестокость, либо гуманизм. Я слышал, как наши солдаты под Кенигсбергом нашли раненого, умирающего бегемота. Покидая город, фашисты расстреливали питомцев зоологического парка. Раненый бегемот сумел уйти из города. Советские воины залечили ему раны, выходили. Определили в зоологический сад. Они не были ни чудаками, ни сентиментальными. Просто в сердце советского солдата мужество и гуманизм неразрывны.

Кинг спал в одной комнате с детьми Берберовых. Комната маленькая, но высокая. Льву устроили антресоли. Он поднимался туда по лестнице. Там было его логово, похожее на гнездо.

Кинг понимал много человеческих слов, по крайней мере не меньше любого домашнего животного. Но были в семье Берберовых и особые слова, понятные только Кингу. Вот несколько слов из русско-львиного словаря: «ат» — «нельзя», «ассарафа» — «категорически нельзя», «тис-тис» — «осторожно», «фыс-фыс» — «не играй с чужим дядей, он боится». Было у него много ласкательных имён: Кингуля, Тосик, Симба, Мальчик… Он тёрся о колени близких, лизал руку большим шершавым языком. Был на редкость ласковым и внимательным. В семье Берберовых, где так трогательно любят детей, хватило любви и на льва.

А перед этим Кинг побывал у меня в гостях, на Красной Пахре. Мы ходили с ним в гости к пионерам, и он, вызывая восторг ребят, расхаживал перед ними. Потом Кинг сам принимал гостей, лёжа под дубом возле дома. Ко льву приходили дети, приходили учёные, врачи, государственные деятели, писатели. Именно ко льву!

Кинг расхаживал под ветвями берёз и клёнов не как экзотический зверь, а как земляк. Он сидел на крыльце, как добрый сосед, заглянувший на огонёк. Потом, утомившись, улёгся в траву под молодым дубом. Дул ветерок. С включённым моторчиком кружила пчела. Собаки не лаяли. Люди ходили на цыпочках. И оттого, что лев был рядом, был так доверчив и доступен, на душе у людей возникал праздник. Люди испытывали то удивительное гордое обновление, которое наступало, когда в полёт отправлялся новый космический корабль, а над волнами океана появлялся парус бесстрашного «Кон-Тики».

И ни у кого не возникал вопрос, зачем нужен лев, почему он живёт в городе в одной комнате с двумя ребятишками.

Повесть «Сердце льва», которая помещена в этой книге, как бы писалась с натуры — с Кинга. И когда была закончена первая часть, я решил почитать её самому герою — льву Кингу. Он лежал на диване, положив тяжёлую голову на лапу, и слушал. Иногда он вздыхал. Может быть, ему было скучно слушать меня, а может быть, мне удалось растрогать моего друга. Никогда в жизни у меня не было такого прекрасного слушателя.

И живёт у меня в сердце лев, с которым мне довелось подружиться. Умные проницательные глаза, конопушки, как у рыжего мальчишки. И потому, что у меня был такой друг, я чувствую себя сильнее и жизнь мне кажется интересней.

Подвиг велосипедиста

В детстве я мучительно мечтал о настоящем двухколёсном велосипеде. Я закрывал глаза, и передо мной возникал руль, изогнутый, как рога барана, ослепительная чашечка звонка, звук которого был для меня самой прекрасной музыкой, резиновые шины, которые так приятно подкачивать цокающим насосом. Я чувствовал запах шин, не имеющий ничего общего с запахом резиновых галош, и запах кожаного седла, которое упруго поскрипывало на двух сильных конусообразных пружинах. Мысленно ставил ногу на педаль, разбегался… и вот уже сухо потрескивает стальная змейка передачи, а спицы от движения сливаются в два серебристых диска, как пропеллеры летящего самолёта.

В моём представлении велосипед никогда не был связан с обычным катанием по двору, с поездками в булочную за хлебом. Мчаться за соперником по хрустящей дорожке трека, преследовать, спешить на помощь — вот назначение велосипедиста! Для меня велосипед был существом одушевлённым, вроде коня или верной собаки. Как бы я ухаживал за ним, смазывал, подтягивал, чистил, если бы у меня был велосипед. Но велосипеда у меня не было. В дни моего детства в стране больше заботились о тракторах и танках. Велосипедов выпускали мало, и стоили они дорого. Правда, велосипед можно было выиграть по лотерейному билету.

Я регулярно покупал лотерейные билеты Осоавиахима и с тайной надеждой ждал выигрышей. И вот появилась таблица, и я водил пальцем по колонке цифр, затаив дыхание искал свой номер. Палец приближался к моему номеру — к велосипеду. Сердце стучало. Глаза сужались, словно прицеливались. Но в самое последнее мгновение оказывалось, что не хватает единички. Одной единички не хватало до велосипеда… Однажды в газете поместили фотографию мальчика, который выиграл велосипед. До сих пор помню этого счастливца. Несмотря на маленький рост, он был похож на настоящего гонщика: полосатая футболка, кепка с большим козырьком, чёлка, широкие скулы, подбородок гордо поднят: ещё бы — выиграл велосипед! Правая рука царственно лежала на седле, левая — сжимала руль. Как я завидовал ему! Как сердился на лотерею Осоавиахнма. Сердился — и шёл покупать новый билет…

Помню, как в нашем классе появился счастливый обладатель велосипеда. Он был добрым малым и согласился научить меня кататься. Он оказался терпеливым учителем, а я — малоспособным учеником: подчинять машину своей воле так и не научился. Велосипед не слушался меня, ехал куда ему вздумается. А однажды понёс меня прямо на стену дома. Ребята тревожно закричали:

— Сворачивай влево! Сворачивай вправо!

Я впился руками в руль, но не смог сдвинуть его с места. Стена приближалась. Мой добровольный тренер закричал:

— Тормози!

Я знал, что для торможения надо нажать на педаль в обратную сторону, но от волнения нажал не назад, а вперёд. Велосипед покатил ещё быстрее… к стене дома. Единственно, что я успел сделать — поймал пальцем рычажок звонка. Раздался тревожный звонок. Дом не пожелал посторониться. Удар! Мы оба очутились на земле: я разбил локоть, велосипед искривил переднее колесо.

Теперь, вспоминая детские годы, я испытываю чувство неловкости за своё позорное крушение. Передо мной возникает полутёмная, пахнущая керосином мастерская, куда я на своих плечах, прихрамывая, принёс пострадавший велосипед, хмурый мастер, который пробурчал слово «восьмёрка!» и взял сверкающую трепетную машину в чёрные от копоти руки… И всё же восторженное, таинственное чувство к велосипеду не покидает меня и теперь. И когда среди уличного шума вдруг весело задребезжит знакомый серебряный сигнал и на солнце сверкнут два трепещущих диска, я испытываю радостный толчок и сразу переношусь в далёкое время, когда велосипед занимал в моих мечтах место рядом с рыцарскими турнирами, гонками ковбоев и атаками красной конницы.

Неудивительно, что теперь, встретив в школьном музее велосипедный руль, я потянулся к нему, как к старому знакомому. Меня поразило, что руль лежал среди старых штыков, солдатских котелков, «рубашек» от гранат, противогазных коробок, автоматных дисков и прочих реликвий войны, собранных пионерами. Кроме того, руль не сверкал весёлым никелем, а был тёмным, шершавым и только уцелевшие искорки никеля поблёскивали на нём. У звонка была потеряна верхняя чашечка, и весь нехитрый механизм — пружина и молоточек — был ничем не защищён.

Я спросил ребят:

— Откуда взялся этот руль?

— Нашли на дне реки, — ответили они.

— Зачем же вы принесли его в военный музей?

— Он и есть военный… Наверное, на дне лежат рама, колёса, седло… Вы слышали о велосипедисте?

О велосипедисте?! Я слышал о многих велосипедистах. О шоссейных и о трековых гонщиках. Кем из них был тот, чей руль, поржавевший и безжизненный, лежит в школьном музее?

— На какой дистанции он прославился?

Ребята непонимающе переглянулись.

— Мы не знаем, какая у него была… дистанция.