Дежавю, или Час перед рассветом (Час перед рассветом), стр. 48
— Мы тебя слушаем, — сказал Туча за них за всех. — Мы очень внимательно тебя слушаем, Леся.
Леся
Она всегда считала себя особенной. Даже до того, как узнала правду. Было в ней что-то такое… Выделяющее из серой толпы сверстников. И не внешность, внешность тут ни при чем. Что-то было внутри, что-то позволявшее считать себя на голову выше всех остальных. А потом древняя, уже почти выжившая из ума бабка рассказала Лесе невероятную историю, расставившую наконец все по своим местам, давшую верное определение тому свербящему чувству, которое мешало ей жить скучной жизнью простого обывателя.
Бабка была стара как мир, доживала свой век в узкой, под завязку набитой всяким барахлом комнатенке, ни с кем из домочадцев не общалась вот уже несколько лет. Исключение она сделала только для Леси, да и то лишь однажды, незадолго до своей смерти.
— А ты ведь, Алеська, на нее похожа. — Скрюченные пальцы старухи перебирали край ватного одеяла, которым она была укрыта.
— На кого? — Леся уже собиралась уходить, но замерла, так и не дойдя до двери.
— На Алену, мою мать и твою прабабку.
Про прабабку Леся знала не много, только то, что ее расстреляли фашисты, когда уходили из Макеевки. Лесе хотелось думать, что прабабка была героиней-партизанкой, но на самом деле та всего лишь прислуживала немецким офицерам, когда они всей своей фашистской ордой стояли летом сорок третьего в бывшей графской усадьбе.
— Она такой же точно была, востроглазой и решительной. Наверное, за то он ее и выбрал. — Бабка пошамкала беззубым ртом, надолго замолчала.
— Кто? — Леся потянула на себя дверь.
— Чудо. Красный командир и мой отец, — очнулась бабка.
Историю про Чудо знал каждый макеевский ребенок. Леся не была исключением. Вот только не знала она, что этот легендарный красный командир, некогда наводивший ужас на всю округу, был ее прадедом.
— Расскажи! — Она передумала уходить, присела на край бабкиной кровати.
— Он любил ее. Мама говорила, всех в страхе держал, а ее любил. Подарками дорогими задаривал, историями всякими развлекал.
— Какими историями? — Леся затаила дыхание.
— А разными! Про то, что он не простой босяк, а тогдашнего хозяина поместья сводный брат, что зовут его Игнат Шаповалов. Что кровей он, значит, дворянских, только никому о том рассказывать не надо. Придет время — он свое возьмет.
Граф Шаповалов! Фамилию эту знал каждый в округе, как знал и старую графскую усадьбу, в прошлом году переделанную под летний лагерь. Леся слышала, что лагерем командует последний из древнего рода, тоже граф. Это было так интересно, что однажды она целый день проболталась у стен поместья и даже почти проникла на территорию, но была поймана охранником, злым дядькой с берданкой наперевес и остро пахнущими махоркой руками. Охранник с ней не церемонился, схватил за загривок, вытолкал за территорию, еще и обозвал обидно. Графа Шаповалова она все-таки увидела, но чуть позже. Он оказался немолодым, тщедушным и совсем не таким, как рисовало его Лесино воображение. А теперь выходит, что и сама она, вполне вероятно, самая настоящая графиня. Конечно, если верить выжившей из ума бабке.
— Он красивый был! — Старуха щербато улыбнулась. — Так мама мне рассказывала. Красивый, черноволосый, с синими-синими глазами. — Она подслеповато сощурилась. — Такими, как у тебя, наверное. Боялись его все, даже Ефимка Соловьев, подручный его. А мама не боялась, рассказывала, что мечтала: вот переменится власть обратно и заживет она хозяйкой в поместье. Да только не вышло ничего. — Старуха снова замолчала, мелко затрясла головой. — Не получилось хозяйкой-то. Чудо в лес ушел, да так и не вернулся, а утром его на гари мертвым нашли.
— А зачем он в лес ночью ходил? — спросила Леся, досадуя, что такая интересная история так бездарно закончилась.
— Зачем? — Старуха посмотрела на нее удивленно, словно потеряла нить разговора. А может, так и было.
— Да, зачем ему было в лес идти? — переспросила Леся.
— За кладом. Клад у него в лесу был спрятан. То, что Шаповаловым раньше принадлежало, еще кое-что. За кладом он пошел, да так и сгинул.
— И все? — Леся не смогла сдержать разочарование. История обрывалась на самом интересном месте.
— Не все. — Старуха хитро усмехнулась, погладила ее по голове. — Перед уходом он матери моей сделал подарок, странный… Совсем для девицы неподходящий. Мама даже обиделась тогда, думала — у него целый ящик с драгоценностями, а он подарил ей какой-то нож.
— Нож?! — Лесе была понятна прабабкина обида. Нож — это тебе не бриллиантовая диадема.
— Сказал: «Храни, Аленка, эту вещицу как зеницу ока. Если я не вернусь, дочке нашей отдашь. Вещица не простая: и защитит, и в нищете не оставит, и врага накажет». Только мама ему не поверила тогда, нож вообще хотела выбросить, но побоялась, что Чудо узнает.
— И защитит, и в нищете не оставит, и врага накажет, — повторила Леся. Ей уже хотелось иметь этот чудесный нож.
— Я помню ту вещицу, — сказала бабка. — Лезвие острое, как жало, а на костяной рукояти вырезан волк. Мама его показала, когда мне исполнилось восемнадцать, но не отдала. Теперь я понимаю, что так оно для меня лучше было.
— Почему?
— Из-за Ефимки, аспида одноглазого! — Бабка нахмурилась. — Как Чудо погиб, так Ефимка и начал к маме захаживать. Сначала она думала, что из жалости к бедной сироте, да только таким, как Ефимка, жалость неведома. Они уже полюбовниками стали, когда Ефимка разговоры про графский клад повел, про то, что отыскать его можно раз в тринадцать лет с помощью особенных заговоренных вещей.
— Ножа? — спросила Леся шепотом.
— Ножа и какого-то ключика. Только вот если нож тебя к кладу выведет, то ключик может клад к себе притянуть, с ним не нужно дожидаться самой темной ночи.
— Какой ночи?
— А той, в которую люди на Чудовой гари мрут как мухи. — Старуха погрозила кому-то невидимому крючковатым пальцем. — Оттого и мрут, видать, что чужое себе хотят присвоить.
— А где они, эти особенные вещи? — Леся, как загипнотизированная, наблюдала за старухиным пальцем. — Бабушка, где их взять?
— С ключом не расставалась молодая графиня, с ней он, наверное, и сгинул. Чудо, когда в лес пошел, графиню с собой взял, так ее с тех пор никто и не видел. Люди разное тогда говорили, но я думаю, ее волки разорвали. В лесу тем летом волков было тьма!
— А нож? — Раз ключик сгинул вместе с графиней, что ж про него спрашивать?!
— Мама Ефимке тогда ничего не сказала. — Старуха ее словно и не слышала. — Но ножик решила понадежнее перепрятать. Это уже в войну было. Немцы стояли в старой усадьбе. Ефимка при их начальнике тогда состоял, прихвостнем фашистским, значит. Маму он к ним определил кухаркой. — Бабка в который раз замолчала. Леся ее не торопила, слушала, запоминала каждое сказанное слово. — Я тогда молодая была, в самом соку девка. Боялась она за меня, не пускала в поместье. Но я иногда приходила, маме на кухне помогала да за Ефимкой присматривала. А он моду взял каждый день на Чудову гарь шастать, да не один, а с немцами. Деревенских в лес не пускали, расстреливали на месте, наши предпочитали не соваться от греха подальше. Мама сразу смекнула, что Ефимка клад ищет для немцев. Да только пустое это было занятие. За все лето они так ничего и не нашли. Фрицы зверели, Ефимка тоже. Во всех своих неудачах стал маму винить, бить ее начал, меня грозился убить, если она не расскажет, как Чудово золото отыскать, если не отдаст ему нож.
— Вот сволочь! — Леся этого поганца ненавидела уже всем сердцем, и так же, всем сердцем, желала, чтобы загадочный Чудо встал из своей сырой могилы и поквитался за страдания Лесиной прабабки.
— Наши уже совсем близко были, когда мама решилась. — Бабка теперь говорила очень тихо, чтобы ее услышать, Лесе пришлось над ней наклониться. — Слыхала небось, Алеська, что кто-то немецких солдат в конюшне сжег, а офицеров отравил? — спросила она.