Проснись в Фамагусте, стр. 5

4

Небольшой отряд с контрабандным героином полз по гребню, вознесённому на довольно скромных для Гималаев высотах. Одиннадцать суток стрелка авиационного альтиметра подрагивала в основном возле риски 3000 метров. Затем начался постепенный подъем. Легко обойдя отдельные пограничные посты, местонахождение которых было точно известно, начальник дал знак остановиться для короткого отдыха.

Аббас Рахман положил автоматическую винтовку «М-16» и принялся расшнуровывать рюкзак. Самое время было достать коврик, чтобы встретить восход первой из предписалных мусульманину на каждый день молитвой — ас-субх. Саджад — коврик, привезённый Аббасом из паломничества в Мекку, — лежал под высотным комплектом, защищая пластиковые мешочки с драгоценным порошком. В комплект, весивший около десяти килограммов, входили двухместная нейлоновая палатка, два утеплённых спальных мешка, надувные матрасы и лёгкая спиртовая кухня с пластмассовой посудой. Еду и боеприпасы нёс на себе напарник Аббаса одноглазый Муслим, знавший горы не хуже язычников шикари, служивших в отряде проводниками. Долгой практикой было установлено, что заплечный груз не должен превышать тридцати двух кило, поэтому, за вычетом оружия и снаряжения, на каждого приходилось девять-десять килограммов наркотика. По ценам чёрного рынка это составляло около восьми миллионов долларов. Столь прибыльный бизнес оправдывал любой риск и любые потери.

На берегу высохшего потока, где сквозь чёрный гравий прорезались пучки низкорослых голубых ирисов, Аббас расстелил коврик и преклонил голову, обвязанную зелёной чалмой. Ему не пришлось искать Мекку по компасу. Над острыми зубьями скал, над ущельем, залитым сгущённым туманом, вспыхнули золотистые перья. Светозарная Маричи, неслась над миром на колеснице, запряжённой тройкой розовых поросят, и прозрачные изумрудные диски дрожали по обе стороны всплывающего солнца.

О чем просил всемогущего Аллаха чернобородый пакистанец с вечно сумрачным, изрытым оспой лицом в дивное утро мирского обновления, когда каждый камень лучился животворным нечаянным светом и на глазах прорисовывались сквозь быстро тающие облака лесистые холмы, окружённые прихотливым амфитеатром террас? Чего ждал от вечности послушный раб ишана и мафии? Кто станет прислушиваться к самозабвенному лепету человека, который отбивает поклон за поклоном, простирая руки к разгорающимся зеркалам ледников?

Но если Аббас молил об удаче предприятия и благополучии в пути, его словам не суждено было достигнуть ушей Аллаха.

Иные боги взирали с этих полыхающих радужной пылью высот. Иные уши прислушивались к невнятному шёпоту на здешних, оберегаемых молитвенными флагами перевалах, где от чортэня [7] к чортэню, от гомпы [8] до гомпы были исчислены мили и взвешены судьбы людей.

После разгрома восстания в провинции Кам контрабандистам пришлось отказаться от традиционных путей. Рассеянные отряды повстанцев, вынужденные спуститься с гор и искать приюта у соседних народов, создали новую реальность. Загнанные в дикие пустыни и укромные пещеры, оседлавшие самые труднодоступные перевалы, отдельные группки кампа вынуждены были временно отказаться от открытой борьбы. Доведённые до отчаяния люди в поисках еды, оружия и медикаментов лишь изредка выходили на караванные тропы, чтобы атаковать военный обоз, а то просто взять доброхотную дань с купцов.

Воспитанные в традициях уважения к жизни во всех её проявлениях, кампа не стремились пролить кровь и, получив самое необходимое, надолго исчезали в горах. Однако для влиятельной и превосходно оснащённой опиумной мафии они сделались настоящим бичом. Кампа особенно сурово расправлялись с торговцами «белой смертью».

Свободные от многих предрассудков молодые кампа, хотя и носили на широкополых армейских шляпах кокарды с изображением далай-ламы, не хотели возврата к старому. Они читали Маркса и Сунь Ятсена, и у каждого из них были родственники, продавшие тело и душу ради дыма, навевающего сладкие сны.

Пока мусульмане-охранники совершали салят, а кули разогревали мясную тушёнку с рисом, начальник отряда — сухопарый, но крепкий старик неизвестной национальности — шептался с двумя голоногими шикари. Одетые в хлопчатобумажные рубахи, выпущенные поверх набедренных повязок, проводники не ощущали холода и были готовы продолжить путь. В один голос они советовали саибу обойти Большое ребро с севера по давно заброшенной тропе, где тибетцы прежде перегоняли на гималайские базары коз, нагруженных мешочками соли. Несмотря на узости, когда идти следовало двойками в связках, это был вполне надёжный лэм [9], выводящий прямо к Синему ущелью, где можно переночевать в заброшенной томпе.

Именно там, перед спуском, когда отряд миновал скалу, до самого верха исписанную священными заклинаниями, а внизу уже показались шесты с молитвенными лентами и хвостами яка, контрабандистов поджидала засада. Они ещё шли, разделённые на двойки, потому что подвесной мост сорвало и унесло половодьем и отряду пришлось перебираться через провал по узенькой перемычке, когда грянул залп. Поначалу показалось, что это сошла лавина, так оглушительно отдались усиленные многократным отражением хлопки допотопных ружей. Тяжёлые пули, способные продырявить иную броню, били навылет, высекая из скал колючую каменную муку.

Увидев, что идущие впереди кули ткнулись лицом в снеговую порошу, присыпавшую кое-где голые ветки рододендрона, Аббас с Муслимом залегли, вмятые в раскисшую землю тяжестью рюкзаков. Судя по выстрелам, гремевшим впереди и сзади, отряд находился в ловушке. Заплечный груз, а заодно и верёвка не позволяли мгновенно ответить на огонь. Поэтому автоматные очереди хлестнули по каменным нишам, где скорее всего прятались кампа, когда добрая половина контрабандистов уже была выведена из строя.

Освободившись от лямок и прочих пут, Аббас укрылся за рюкзаком и, срывая кожу на пальцах, лихорадочно сбросил предохранитель. Пальнув в белый свет, он кувыркнулся и, пригибаясь, начал отступать вверх по щебнистому и мокрому от подтаявшего снега склону. Скорее всего его должны были бы прикончить именно в этот момент, но Муслим, так и не сбросивший громоздкой обузы, внезапно взмахнул руками и упал прямо под ноги напарника. Выронив винтовку, Аббас повалился на снег. Инстинктивно вцепившись друг в друга, они покатились неразделимым комом в самую гущу людского столпотворения.

Потом были обрыв и падение, когда казалось, что пришёл конец, но за ударом, за ослепительной болью и потрясением последовал долгий полет в удушливых клубах песка и снега, под треск веток и глухой рассыпающийся рокот камнепада. Аббас очнулся глубокой ночью. Его трясло от холода. Каждое движение отдавалось болезненными вспышками и ноющей ломотой. Закусив губу и сдерживая стон, он тщательно ощупал себя и немного приободрился. Вопреки ожиданию, кости были вроде бы целы. За исключением, может быть, рёбер: нестерпимо кололо где-то в боку. Собираясь с духом, чтобы приподняться и попробовать встать на ноги, Аббас ткнулся рукой во что-то твёрдое и, словно обжегшись, испуганно отдёрнул саднящие пальцы.

Но стужа и почти физическое ощущение подступающей смерти подгоняли к действию. Сначала осторожно, а затем с горячечной торопливостью он ощупал лежавшее рядом тело и наткнулся на шнуровку. Кроме ожидаемых пластиковых пакетов и жестянок с едой он обнаружил в мешке Муслима верблюжье одеяло, взрывчатку и смену белья.

Накрывшись одеялом и стараясь согреться собственным дыханием, контрабандист включил карманный фонарик. Воспалённый призрачный свет гипнотизировал взгляд, отвлекая от жутких мыслей. Часы остановились, ночь виделась бесконечной, и не верилось, что удастся её пережить.

Знобкое оцепенение, когда ход времени отзывается лишь прерывистым биением холодеющих пульсов, озарила внезапная вспышка.