«Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году, стр. 49

…Нас было в оном около 50 человек; большая часть были женщины. Пришедшие два мародера, видя, что мы ни малейшего сопротивления их нахальным требованиям не делаем, вздумали раздевать женщин и искать сокровищ в таком месте, где только Алжирские корсары ищут. Я, боясь, что подобной обыск не был сделан и жене моей, подошел к ним, и сказал: «Messieurs! Vous pouvez prende tout ce que vous voyez sur nous; mais si vous oser у toucher les dames et les femmes, qui sont ece, au nom du Createur, que vous ne reconnaissez pas, je jure de vous faire jetter dans cet eau bourbeuse» (Господа! Вы можете взять все, что вы видите на нас, но если вы осмелитесь коснуться этих дам и женщин, которых вы не знаете, я клянусь сбросить вас в эту грязную воду! – фр.), показывая на пруд. Они с сим словом вложили тесаки свои в ножны и уходя ответствовали: «Ah! Monsieur, si vous agisser comme cela, nous sommes bien vos tres humbles serviteurs… vos tres humbles serviteurs» (О! Месье! Если вас это волнует, мы будем вести себя скромнее. – фр.), – повторили еще и пошли прочь. Вот герои, овладевшие Москвой!!

Я оставил огород по причине, что забор и дерева в оном уже загорелись, и вышел в поле между Троицкою заставою и Сокольниками, где и ночевал».

Пожар бушевал всю неделю и затих к 8 сентября. Возвращаясь в Кремль, Наполеон не узнал Первопрестольной: «Москвы – одного из красивейших и богатейших городов мира – больше не существует!» Прекрасные гостиницы, роскошные особняки и дворцы, отливавшие золотом своих куполов соборы – все то, что так пленило французов, обратилось в пепел. «Дым от пожарища густыми облаками окутал солнце, превратив его в кроваво-красный диск. Нельзя было различить направления улиц, лишь остовы каменных дворцов сохранили некоторые очертания того, чем они были раньше: очищенные от угля и пепла, эти остатки нового города походили скорее на остатки древностей», – переживал француз Лабом. Московский пожар провел большую и жирную черту в истории города, отныне все, построенное в нем, разделялось границей – до и после 1812 года.

Но у московского пожара было и положительное свойство: французская армия лишилась зимней стоянки, на которую так рассчитывала после изнурительно похода: «Мы были господами Москвы, а между тем нам приходилось уходить из нее без всяких жизненных припасов и располагаться лагерем у ее ворот!», – писал адъютант Наполеона Сегюр. Все те огромные запасы продовольствия, что не были Ростопчиным и Кутузовым вывезены из Москвы, о которых с радостью докладывали Наполеону его генералы 2 сентября, оказались поглощены невиданным огнем и по большей части уничтожены.

Ростопчин же мог быть доволен: следуя «русскому правилу», Москва не досталась злодею, обратившись в пепел и золу. Было понятно, что долго в городе французы не пробудут. Уже в 20-х числах сентября началась эвакуация французских раненых в Смоленск. Вслед за ними повезли и то, что удалось награбить.

Борьба с поджигателями

Находившийся в эти дни при штабе Кутузова Ростопчин отправлял в сгоревший город своих полицейских агентов, докладывавших о том, как оставшиеся москвичи воюют с французами. Так, пристав Вороненко, вернувшийся из Москвы 4 октября, доложил ему о французах, «побиваемых жителями и женщинами», о крестьянах, что с ружьями в руках «положили всех на месте». [137]

Действительно, с ужесточением французского «порядка» сопротивление москвичей нисколько не уменьшалось, а все возрастало.

21-й Бюллетень от 20 сентября извещал: «Триста зажигателей были схвачены и расстреляны. Прекрасный Дворец Екатерины, вновь меблированный. В то время как Ростопчин вывозил пожарные трубы из города, он оставлял шестьдесят тысяч ружей, сто пятьдесят пушек и один миллион пятьсот патронов и проч. Пожар сей Столицы отталкивает Россию целым веком назад.

В Кремле нашли многие украшения, употребляемые при короновании императоров, и все знамена, взятые у Турков в продолжение целого столетия».

Речь в этом бюллетене идет о Екатерининском дворце в Лефортово. Свидетелем пожара этого дворца стал все тот же Бургонь:

«В тот же день, вечером (7 сентября – А.В.) я снова был командирован в составе отряда, состоявшего из фузилеров, егерей и гренадер и из эскадрона польских улан – всего на всего 200 человек; нам поручено было охранять от поджога летний дворец императрицы, лежащий на одной из окраин Москвы. Этим отрядом командовал, если не ошибаюсь, генерал Келлерман.

Выступили мы в восемь часов вечера, а прибыли туда в половине десятого. Мы увидели обширное здание, показавшееся мне не меньше Тюильрийского дворца, но выстроенное из дерева и только покрытое штукатуркой, что делало его похожим на мраморное. Тотчас же поставили часовых снаружи и установили пост напротив дворца, где помещалась большая гауптвахта. Для пущей безопасности разослали патрули. Мне поручили с несколькими солдатами осмотреть внутренность здания, чтобы удостовериться, не спрятан ли там кто-нибудь. Это поручение доставило мне случай обойти это обширное здание, меблированное со всей роскошью, со всем блеском, какие могли доставить Европа и Азия. Казалось, ничего не пожалели, чтобы разукрасить его, а между тем в какой-нибудь час времени оно было совершенно истреблено; не прошло и четверти часа после того, как приняты были меры для устранения поджога, как дворец все-таки был подожжен спереди, сзади, справа, слева и притом так, что не видно было, кто поджигал. Огонь показался сразу в 12–15 местах. Видно было, как он вылетал из окон чердаков.

Немедленно генерал потребовал саперов, чтобы постараться изолировать огонь, но это оказалось невозможным, у нас не было ни пожарных труб, ни даже воды. Минуту спустя, мы увидали выходящих из-под больших лестниц и преспокойно удаляющихся каких-то людей, у которых еще были в руках горящие факелы. За ними бросились и задержали их.

Это они и подожгли дворец; их оказалось двадцать один человек. Еще одиннадцать было схвачено с другой стороны, но, очевидно, они не были во дворце. Да на них ничего не было найдено такого, что доказывало бы их участие в новом поджоге; тем не менее, большинство их были признаны каторжниками.

Все, что мы могли сделать, это – спасти несколько картин и драгоценных вещей; между прочим, императорские одежды и регалии, как, например, бархатные мантии, отороченные горностаевым мехом, и еще много других предметов, которые потом пришлось оставить.

Полчаса после того, как вспыхнул пожар, поднялся неистовый ветер и через десять минут мы очутились блокированными со всех сторон огнем, не имея возможности ни идти вперед, ни повернуть назад. Несколько человек были ранены пылающими бревнами, которые ветер гнал со страшнейшим шумом. Нам удалось выбраться из этого ада только в два часа ночи, и к тому времени пламя охватило пространство около полу лье; весь квартал был деревянный и заключал в себе необыкновенно изящные постройки».

Нельзя не согласиться с французским сержантом – Екатерининский дворец действительно являлся одним из самых красивых зданий Москвы и ее предместий, ведь построен он был для императрицы Екатерины II, которая очень чутко следила за тем, как воплощаются ее архитектурные предпочтения. Авторство проекта приписывают ряду ведущих русских зодчих – В.И. Баженову, А. Ринальди, К.И. Бланку, Д. Кваренги, Ф. Кампорези. Начатый в первой половине 1770-х гг. и строившийся почти два десятка лет дворец обошелся казне в 4 миллиона рублей серебром. Интересно, что на этом месте дворцы стояли и раньше, первый был построен еще при Петре I. При последующих монархах он неоднократно перестраивался и возводился заново, его называли также Анненгофским и Головинским. И горел он не раз.

Тот дворец, что сгорел в 1812 году, в 1896 году был отдан императором Павлом под казармы, получившие название Екатерининских. Разрушения от пожара были настолько катастрофическими, что лишь в 1823 году дворец был возобновлен.

Вернемся к Бургоню, возвратившемуся обратно в боярские палаты, конвоируя схваченных поджигателей. Участь тридцати двух пленников была решена – их должны были казнить: «Так как мне поручена была полицейская охрана ночью, то на моей же обязанности был арьергард и эскортирование пленных; мне дан был приказ пронзать штыками всякого, кто попытается бежать или не согласится следовать за нами. По крайней мере, две трети этих несчастных были каторжники, все с отчаянными лицами; остальные были мещане среднего класса и русские полицейские, которых легко было узнать по их мундирам.