Дорогая Массимина, стр. 21

Всю вторую половину дня он пребывал в состоянии, которое лучше всего описать словами «спокойствие во время битвы»; то было бешеное, маниакальное спокойствие, когда от внимания не ускользает ни единая, даже мельчайшая подробность, когда любое изменение окружающего мира – очертания, тела, движения – запечатлевается в мозгу с фотографической точностью, а мысли сумасшедшим хороводом проносятся в голове. И в то же время Моррис действовал педантично и аккуратно, каждую секунду помня, что шагает по канату, натянутому между жизнью и смертью. Словом, Моррис наслаждался.

Сойдя с автобуса на мосту Победы, он переулками добрался до Дьетро Дуомо, дважды останавливался, поворачивая за угол, – проверить, нет ли слежки. Воздух загустел от зноя и вони из канализационных решеток и мусорных бачков. Камни на булыжной мостовой были раскалены, а извилистые переулки на задворках улицы Эмилей пропитались смрадом. Но через несколько дней, если повезет, он уже будет вдыхать свежий морской воздух. Сможет вволю позагорать, поваляться на пляже и без суеты обдумать дальнейшие действия. Ибо путь ему предстоит долгий. В четверть третьего Моррис поднялся по осыпавшимся каменным ступеням дома номер семь по улице Послушников.

– Числа тридцатого махнем паромом из Бриндизи, – сказал Стэн, потягивая вино из стакана, в котором позвякивали кубики льда. Он сидел на полу, скрестив ноги, в одних трусах. – Будет здорово, если ты двинешь с нами, старина. Неделю проведем в Риме, потусуемся в хипповской коммуне Эммаус. Если хочешь догнать нас там, я дам тебе адрес.

Моррис сказал, что у него еще есть обязательства перед учениками. Но, возможно, он успеет, если уплотнит график. Было бы классно рвануть куда глаза глядят!

– Эй, Моррис! – окликнула его Марион Робертс. Она что-то сосредоточенно малевала на стене. – Я тут читала о тебе в газете. Что там за история с той девчонкой? Что-то серьезное?

В полном восторге, что сумела раскопать что-то о его личной жизни, Марион широко улыбалась сквозь штукатурку всех цветов радуги. Ну почему все так и норовят пробить брешь в его скорлупе? Вот разве его, Морриса, волнует, кого трахает Стэн: вульгарную Марион, или эту недотепу Пиннингтон, или жалкую Симонетту, или даже всех трех. Ничего подобного! Ему наплевать. Постельные подвиги Стэна его ничуть не интересуют. А эти кретины думают, что прижали человека к стенке, выяснив, что у того имеется подружка. Моррис вспомнил радость своих одноклассников, когда они однажды нашли в его бумажнике фотографию матери и долго отплясывали вокруг, не желая отдавать снимок.

– Ничего особенного. Девушка сбежала из дома. Я несколько раз встречался с ней, но это было уже давно, и с тех пор мы не виделись. Ее предки почему-то вбили себе в голову, будто я имею к этому какое-то отношение.

Стэн привстал:

– Эта не та птичка, с которой я застукал тебя на автобусной остановке?

– Да нет, то была другая, – рассмеялся Моррис, прислушиваясь к интонациям своего голоса. Про спортивный костюм пока никто не упомянул.

– Да ты у нас прямо донжуан! – захихикала Марион, решительно проводя жирную лиловую линию через свою настенную мазню.

Черт бы ее побрал! Моррис почувствовал, что краснеет. Марион – из тех девиц, которых он просто не переваривает. Какого хрена ей понадобилось разрисовывать стену?

– В пятницу вечером Массимина уже исчезла, – добавил он и в упор посмотрел на Стэна.

– Так, значит, Массимина? Аристократическое имечко. Масси-мина-мина-мина! Богатенькая?

– Да.

– Ух ты, дерьмовые дела, дружище. Наверняка крошку похитили или типа того.

– Меня бы это ничуть не удивило, – холодно ответил Моррис.

– Ты что, и своих учеников учишь таким конструкциям? – Марион, сама того не сознавая, пришла ему на помощь. – Я своим советую быть проще: «Я бы не удивился».

– Так что – прихватишь с собой другую милашку? – подмигнул Стэн и поскреб бородку. – Чем больше, тем веселее.

Моррис колебался. Четкий план у него еще не созрел, неясно, что делать дальше. Не говоря уж о Массимине. Очевидно только, что девчонку надо куда-то пристроить и чем-то занять.

– Все зависит от того, сможет ли она вырваться. У нее строгие предки.

Стэн сочувственно улыбнулся:

– Все они такие, эти макаронники. Семья, семья и еще раз семья. Никуда не деться от семьи. Если хочешь знать мое мнение, так местные красотки спят и видят, как бы их похитили.

– Это точно, – усмехнулся Моррис.

Полчаса спустя он разбудил директора английской школы, наслаждавшегося сиестой, и уговорил его подписать чек за последний месяц, а пятьдесят тысяч из причитающейся суммы уплатить наличными. Моррис объяснил, что уже побеседовал с полицейскими, и Хорас Роландсон, багроволицый толстяк, мучившийся похмельем после торжественного воскресного обеда, пробурчал, что рад, если дело обошлось без скандала. Роландсон относился к эмигрантам-реликтам, которые лелеяли в себе остатки колониального отношения к иностранцам: он так и не очистил свой итальянский от жуткого йоркширского акцента и отчаянно цеплялся за древние методы обучения, которые притащил с собой в пятидесятые годы; репутацию английской школы и своих соотечественников Роландсон ставил превыше всего. Директор школы с жаром потряс руку Морриса:

– Ну что ж, дружище, увидимся в следующем семестре! – И с улыбкой выставил его из душной квартиры, дыхнув в лицо джином.

В четверть четвертого Моррис снова стоял на автобусной остановке, страдая от странной смеси теплового истощения и эйфории. Примерно без четверти четыре он вернулся к себе в квартиру, поднялся на чердак и достал из чемодана письмо Массимины.

Приложив записку для инспектора Марангони, где обещал давать о себе знать каждые несколько дней, он оставил конверт в центральной квестуре Вероны, после чего сел на поезд, отходящий в пять тридцать. На два часа позже, чем планировал, но так уж получилось. Подождет, ничего страшного.

Глава девятая

Все дело в изобретательности. Именно в изобретательности кроется вся суть, и именно она, в конечном счете, служит ему оправданием. Блистательное совершенство замысла. От них не убудет, если поступятся толикой своих несметных богатств. Даже инспектор из полиции выразился приблизительно в том же духе. Черт возьми, да эта история даже пойдет им на пользу. И если синьора Тревизан станет мучиться раскаянием из-за дурного обращения с собственными чадами (не говоря уж о том, как гнусно и подло она обошлась с ним, с Моррисом), то для нее же только лучше. Черствость никого не украшает.

В любом случае, десятую часть денег он отдаст на благотворительность. Прекрасный штрих, если когда-нибудь доведется продать эту историю в «Миррор». Десятина от похитителя. Да нет, глупости, никакая не десятина, а дар от чистого сердца, ведь он человек щедрый, главное, чтоб было за счет чего проявлять щедрость.

Записку с требованием выкупа Моррис начал составлять в парикмахерской. Главное – добиться абсолютной точности. Во всем. Сумму назвать достаточно солидную, дабы наказание было ощутимым, и в то же время реальную, чтобы деньги можно было выплатить в один присест и чтобы семейство не кинулось прямиком в полицию, в отчаянии воздевая руки к небесам. Естественно, полиция видеть записку не должна. А они ведь наверняка станут просматривать всю почту, поступающую в дом Тревизан. Так что с запиской возникнут сложности. Кроме того, как передать деньги? Нужно придумать такой способ, который позволит завладеть ими без помех. Да, и подобрать верный тон: одновременно угрожающий и успокаивающий, повелительный и вежливый. Истинный шедевр, произведение искусства – вот что ему предстоит создать (только так, папочка, можно подняться над толпой).

Моррис взглянул на Массимину, и девушка улыбнулась ему из-под руки парикмахерши, ловко щелкавшей ножницами. Он настоял, чтобы Массимина подстриглась, сделала завивку и выкрасила волосы хной. Так она станет еще красивее, сказал он, эффектнее и взрослее, да и летом с короткими волосами куда прохладнее. К тому же стрижка – это ведь своего рода обновление, она почувствует себя независимой, свободной от материнской тирании. Уж мамаша наверняка не позволила бы обрезать волосы. И правильно бы сделала. Волосы были красой и гордостью Массимины. Моррис никак не мог поверить, что смог убедить ее расстаться с косой. И уж если он в чем виноват, то только в этом. Преступление против красоты.