Лето страха, стр. 53

Глава 20

Чуть позже, на дрожащих ногах, содрогаясь от отвращения, бушующего в моем сердце, я вернулся домой. Встретила меня Грейс. На ней был фартук Изабеллы, тенниска и шорты.

— Бог мой, Рассел, да ты же весь серый! — сказала она. Кажется, я ничего не ответил ей. Налил солидную порцию виски со льдом, прошел в свой закуток и закрыл дверь. Там я уставился в окно. И глядел, пока не зарябило в глазах.

Просмотрел пачку корреспонденции, которую Грейс положила на мой письменный стол, — обычный набор счетов и рекламных буклетов, а также довольно серьезного вида конверт от Тины Шарп. Не распечатав, положил его к неоплаченным медицинским счетам.

Прошло не меньше получаса, прежде чем я почувствовал себя способным взглянуть на другое человеческое существо. У меня было такое ощущение, будто мою душу протащили сквозь канализационную трубу.

В конце концов я вышел в гостиную.

Грейс, с голыми ногами из-под фартука и с деревянной ложкой в руке, очень напоминала рекламу или заставку к разделу журнала для мужчин — «Секс на кухне». Когда я увидел свою дочь, сработало подсознание — открытками из ада в мозгу замелькали разные ракурсы Элси Штейн.

— Что случилось? — спросила она.

— Погибли люди и много животных.

— Вот почему вертолеты разлетались?

— Да.

— Ужасное, должно быть, зрелище.

— Да, девочка, ужасное.

Я плеснул в стакан новую — щедрую — порцию виски и ушел в кабинет.

Позвонил мой отец, сказал, что Эмбер уехала против его воли. Она утверждает: по каким-то неотложным делам. Судя по его словам, она была спокойна и, похоже, совершенно не боялась остаться одна.

— Извини, Расс, что так получилось. Я был немного под мухой, когда она уезжала.

— Ну теперь-то что говорить об этом. Тут уж делу не поможешь.

— Судя по твоему голосу, случилось что-то ужасное? — спросил он.

— Свой очередной удар Глаз нанес здесь, в каньоне.

— Ты знал этих людей?

— Ну вроде того.

— Мне приехать к тебе?

— Жди Эмбер. Пока, пап.

Первым делом я написал статью про Инга, основываясь на разговоре с Мэри Инг: она опознала его по фотографии и узнала голос, прозвучавший в кабинете Винтерса из телефонного динамика, он принадлежал ее сыну — Вильяму Фредерику.

Часом позже была закончена и статья про последние зверские деяния Полуночного Глаза. Она была буквально исторгнута из меня, как рвота, и я чувствовал себя точно так, как чувствуют себя после самой настоящей рвоты, когда испачкаешься в ней целиком. Оба материала отправил по факсу Карле Дэнс и Карен Шульц.

Приготовил себе очередную порцию спиртного и уселся на веранде.

Над головой в небе, ревели два вертолета, принадлежащие управлению шерифа, и один позаимствованный у ньюпортской береговой полиции. Гул их винтов носился между холмами каньона. Еще две «стрекозы» местной телекомпании зависли низко над землей, делая обзорные снимки для семичасовой передачи новостей.

Позвонила Карла — уточнить некоторые факты: сколько собак висело вдоль дороги, когда Инг окончил школу — в семьдесят втором или в семьдесят третьем — и кто такой Тигр — собака или кошка? По ее словам, ей еще не доводилось читать столь безупречного репортажа с места происшествия и мне за него даже обломится премия.

Лед в моем виски окончательно растаял, а я все еще чувствовал себя больным.

Грейс вскоре присоединилась ко мне — устроилась в тени, хотя само понятие «тень» — весьма условно, когда прибитый к стене дома термометр показывает сто два градуса.

Над головой продолжали жужжать вертолеты.

Грейс была очаровательна и — спокойна. Я чувствовал, ей хочется как-то развеять мое мрачное настроение. Она заметила, что лед в моем стакане растаял, взяла у меня стакан, принесла из дома свежую порцию.

Она не проронила ни слова, пока я рассказывал ей про события на Тропе Красного Хвоста.

Сейчас я даже и не помню, что именно говорил ей.

Закончив рассказ, я наконец ощутил голод — аппетит разгорелся, хотя во рту окончательно пересохло, а лицо покрыла холодная испарина.

Через открытую дверь до меня доносился бубнящий голос теледиктора, сообщавшего о последних злодеяниях Полуночного Глаза в Лагуна-Бич.

Я закрыл глаза, сквозь сомкнутые веки увидел плавающий оранжевый диск солнца и постарался сосредоточиться на медленном и каком-то гулком биении собственного сердца.

— Скажи, Грейс, тебе никогда не хотелось, чтобы что-то большое, вроде Бога, ухватило тебя за пятки парой щипцов и опустило бы во что-то мокрое, вынырнув из чего ты снова почувствовала бы себя чистой и свежей?

— О да. В моем представлении это «что-то» — вроде ртути, такое же серебристое и нежное, оно способно проникнуть в твое тело, а потом через поры выйти обратно и унести с собой все уродливое и мерзкое.

— Да.

Сидя все так же с закрытыми глазами и опершись затылком о твердь красного дерева дома, я нащупал руку Грейс и сжал ее. В отличие от раннего утра пятого июля, когда рука ее была жестка и неподатлива, сейчас она показалась мне нежной и доступной, и я не почувствовал с ее стороны ни малейшего желания отдернуть ее.

В тот момент эта рука казалась мне единственной по-настоящему драгоценной вещью на свете.

В какое-то мгновение она все же напряглась.

— Не убирай, — попросил я.

Рука слегка расслабилась и осталась в моей — плотно прижатая.

— Грейс, мне нравится звук твоего голоса. Расскажи мне какую-нибудь приятную историю, ну, про луга, озера или что-нибудь такое... в общем, о чем-нибудь счастливом, что было в твоей жизни.

— Ну... хорошо, Рассел. Но... только я не знаю ни одной счастливой истории в своей жизни.

— Неужели ни одной?

— Правда, не знаю.

— Ну тогда сама придумай.

— Не могу.

Солнце продолжало горячо ласкать мои веки. И шум транспорта из каньона немного поутих — по-видимому, Винтерс перекрыл дорогу в тщетной надежде перехватить Полуночного Глаза или — по крайней мере — какого-нибудь очевидца случившегося.

Виски продолжало хозяйничать в моей крови, но было совершенно не способно ни подбодрить меня, ни хотя бы успокоить.

Я думал об Изабелле и об операции, назначенной на завтрашнее утро.

Потом стал думать о жизни без нее. Получалось так, что уж тогда-то в моей жизни совсем не к чему будет стремиться.

— Ну... расскажи мне о себе и о своей матери, — сказал я. — Необязательно, чтобы это была счастливая история, просто правдивая.

Грейс вздохнула, и ее рука снова напряглась. Я сжал ее еще крепче.

— Что бы ты хотел узнать?

— Я не понимаю, почему ты так боишься ее?

— Есть очень много вещей, которых ты не понимаешь.

— И все же почему? Ну хоть что-нибудь скажи. Позволь мне слышать твой голос.

— Ну что ж... Рассел. Пожалуй, тебе следует знать, что Эмбер по своей натуре — законченная эгоистка. В то же время она чертовски не уверена в себе, постоянно в себе сомневается. Чем больше я взрослела и созревала, тем сильнее она ощущала во мне соперницу. Это явилось для меня открытием — в мои тринадцать лет моя собственная мать ревнует ко мне мужчин.

Рука Грейс снова напряглась, но я — не отпустил ее.

— Ревнует? — Перед глазами снова замелькали жуткие картины из «Дворца избалованных любимых животных», и голос Грейс показался мне единственным противоядием против них. — Я бы хотел, чтобы ты объяснила мне это.

— Ну, например, как-то осенью мы обе приглянулись одному очень симпатичному молодому официанту парижского ресторана. Он был просто потрясен возможностью обслуживать наш столик — это чувствовалось хотя бы по тому, как он откупоривал бутылку с вином. И почти сразу стало ясно: заинтересовался он именно мной. Следуя своей манере континентальной псевдоизысканности, Эмбер пригласила его — Флорента — на вечеринку в наш номер, которую она устраивала в пятницу вечером. Пока остальные гости развлекались в ее обществе, мы с Флорентом чудесно поговорили на балконе. Он признался мне: до встречи со мной он еще никогда в жизни не был так поражен женской красотой. Я сказала ему, что поняла это и буду ждать его звонка завтра вечером. Тебе не кажется, звучит совсем как у Эмбер — «ждать его звонка»? Все это... так очевидно, так предсказуемо... На следующее утро Эмбер вручила мне билет на самолет до Апельсинового округа, где меня встречал Мартин. До сих пор звучит у меня в голове ее фраза: «Никогда, никогда, вовеки, не пытайся снова встать между мной и одним из моих мужчин. Я тебя не шлюхой воспитала». Она сказала это с заднего сиденья машины, когда я выходила в аэропорту де Голля. Никогда не забуду... агрессию... в ее глазах и голосе.