Учебный брак (ЛП), стр. 39

Я могла подпрыгнуть и раздвинуть ноги. Но к тому времени, как я дотягивалась до пальцев ног, моя задница уже была на мате.

Они говорили, что я достигаю недостаточного вертикального подъема. Что бы это ни значило. Звучит, будто языком чирлидеров является аэрофизика.

— Ты должна втянуть живот, присесть и подпрыгнуть отсюда, — сказала Такиша, хлопая меня по бедрам. — Не от груди.

Здесь. Мышцы задней поверхности бедра и четырёхглавые мышцы бедра.

Мышцы задней поверхности бедра и четырёхглавые мышцы бедра — две группы мышц, с которыми я до боли знакома из-за занятий чирлидингом.

А еще широчайшие мышцы, дельтовидные мышцы, бицепсы, трицепсы, мышцы пресса, ягодичные мышцы и те зловредные мышцы, которые ответственны за боли в голени. Кажется, они называются бицепсы Сатаны.

— Я подпрыгиваю! Я подпрыгиваю! — настаивала я. Демонстрируя этот факт, я присела, будто собираясь писать в общественном туалете, напрягла каждую мышцу своего торса — и, к сожалению, лица — взлетела в воздух, растопырила ноги, дико ударила себя по голеням, а затем грохнулась на пол как мешок.

— Думаю, сейчас на самом деле было лучше, — робко предположила Симона Доусон.

— Слушай, — произнес Тодд, подойдя ко мне, — тебе нужен корректировщик, чтобы ты смогла почувствовать прыжок.

Он протянул руку, чтобы поднять меня.

— Ты не чувствуешь его ритма.

Я позволила ему поставить меня на ноги, но зло взглянула на него.

— Ритма? — прохрипела я. — Мало того, что я должна преодолеть гравитацию, так я еще должна обладать ритмом, пока делаю это?

— У прыжка есть ритм, — сказал он. — Вверх, наружу, вниз. Раз, два, три. Ты делаешь это так: вверх, наружу, внутрь, вниз. Это занимает слишком много времени, и ты падаешь на землю. Вот.

Он развернул меня и обвил руками мою талию.

— Позволь мне помочь тебе, и ты его почувствуешь. Теперь приседай, — сказал он, и я так и сделала. — И прыгай.

Я вновь взлетела ввысь, но на этот раз я чувствовала, что Тодд поддерживал меня и удержал вверху на миллисекунду дольше, чем я могла сама. Я коснулась пальцев ног в тот момент, когда он скандировал:

— Два. И три, — Тодд поставил меня на ноги. — Почувствовала? — спросил он.

— Думаю, да, — сказала я, чувствуя небольшое головокружение. — Раньше я делала так: вверх, развести, свести, вниз. Но на этот раз было так: вверх, распластаться, вниз.

Когда я сказала «распластаться», я согнулась и выбросила руки, словно арбитр, призывающий к безопасности. Или, возможно, я выглядела как тощий птеродактиль, потому что все засмеялись. Но мне было все равно.

— Дайте я сама попробую.

Я присела, прыгнула, закричала «Распластаться» в тот момент, когда дотронулась до пальцев ног, и опустилась, не то чтобы на ноги, а скорее в каком-то спотыкающемся приседании. И все-таки это было уже очень далеко от моей задницы.

— Отлично, Принцесса! — прокричал Тодд.

Команда завизжала и взорвалась аплодисментами. В частности, для меня, но также потому, что теперь у нас появился шанс сделать «Максимальный Дух», упражнение, демонстрирующее гимнастику девочек. Проблема была в том, что в середине этого упражнения есть русский прыжок, который все должны сделать одновременно. Это одно из сложнейших упражнений в чирлидинге, без него у нас не было ни единого шанса.

— У тебя получилось, — щебетала Симона Доусон.

Аманда не была переполнена энтузиазмом, но все же сказала:

— Уже лучше. Продолжай работать. У тебя полторы недели на то, чтобы добиться совершенства.

Затем она объявила группе:

— Тренировка окончена.

И мы все вместе проскандировали «Вперед, Орлы» и хлопнули в ладоши один раз — обычный ритуал окончания тренировки.

Мы разошлись в уходящий день.

Я схватила бутылку с водой и влила победный напиток в свой рот. Я запрыгнула на велосипед и покрутила педали домой так быстро, как только могла — хотела еще раз попробовать сделать русский прыжок у себя в комнате.

Я хорошо осознала, что была абсолютным придурком. Но мне было все равно. Потому что сейчас я была абсолютным придурком, который мог бросить вызов гравитации. А это чего-то стоит.

Когда я пришла домой, мама передала мне семь сообщений от Марси. (Мой телефон был выключен во время тренировки.)

— Судя по голосу, она была в отчаянии, — сказала мама.

Я схватила записки и телефон, побежала в свою комнату и набрала номер.

— Мар? — спросила я, когда услышала приглушенное «Алло».

— О, Фи. Он бросил меня.

Я слышала, что она плачет.

— Сейчас приду, — сказала я.

Глава 26

Двенадцать минут спустя мы с Марси, скрестив ноги, сидели на ее кровати с балдахином. Полдня слез превратили ее лицо во что-то, напоминающее зону военных действий. Тушь потекла по ее щекам черными траншеями. Ее обычно изящный нос покраснел и из него капало. Красные пятна покрыли ее кожу, словно пурпурный камуфляж. Она крепко прижала к себе одну из своих белых кружевных подушек.

— Что случилось? — спросила я.

— Ну, в общем, я недостаточно хороша для него, — выпалила она.

— Он так сказал?

Она вытерла нос рукавом.

— Нет, он сказал, что я слишком много ухаживаю за собой. Слишком много волос, ногтей, макияжа и прочего дерьма. Сказал, что он всегда представлял себе… — Ее дыхание было прерывистым, пока она пыталась сформулировать это. — Естественную красоту.

Марси расплакалась. Я обняла ее. Вот сукин сын, подумала я. Затем сказала это вслух.

— Марси, ты красотка от природы, — сказала я. — Всегда была и всегда будешь. Гейб — задница слепой лошади, если этого не видит. И знаешь что? Даже если бы видел, ничего бы не изменилось. Он кусок дерьма уже потому, что считает, что внешность — это самое главное. Ты это знаешь.

Я обняла ее и погладила ее волосы так же, как мистер Пиклер делал это с Сэм.

— Я знаю, — всхлипнула она. — В любом случае, думаю, настоящая причина, по которой он меня бросил, — это то, что я не переспала с ним.

— Ну, кто бы стал? — сказала я, подсчитывая, сколько раз я сама фантазировала об этом. — Ужас, — добавила я для большей правдоподобности.

— В последнее время казалось, что это было все, чего он хотел, — сказала Мар. — Он никогда не затыкался об этом.

— Он же не принуждал тебя делать что-то, нет?

— Нет.

— Хорошо, — сказала я.

— Ну, не совсем.

Я оттолкнула ее от себя, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Не совсем? Что, черт возьми, это значит?

Она повозилась с сиреневой лентой на отделке подушки.

— О, ничего ужасного. В смысле, ничего настолько ужасного. Он просто иногда становился… немного агрессивным. Но не делал ничего противозаконного или вроде того.

— То, что не противозаконно, все равно может быть неправильным, Мар. Не защищай его.

— Я знаю. Я не защищаю. Просто сложно точно определить, что он сделал. Иногда он становился настойчивым. И сходил с ума, если я не делала того, чего он хотел. Но после этого говорил мне, что любит меня, теперь-то я уже знаю, что это полная фигня, но когда он говорил это, все снова становилось прекрасным. Я на самом деле думала, что он любил меня, Фи. И что я любила его.

Я не могла поверить, что он разбил ей сердце. Тодд был прав. Гейб Уэббер — сухой тост. И как тост, он может сгореть. Хотела бы я на это посмотреть.

Она обняла подушку и запричитала:

— Когда эта боль уйдет?

— Все будет хорошо, — сказала я. Затем погладила ее по спине. — Забудь его. Знаешь что? Просто притворись, что ничего этого не было.

Она села и взмолилась:

— Но как?

Она ждала ответа. Она сидела здесь, на своем чистом белом покрывале с оборками, ожидая, когда я подскажу ей решение, которое позволит вылечить сердце и вернуть достоинство. Потому что это было бы здорово, Фиона. Было бы здорово забыть об этом. И ты заставила ее поверить, что это возможно.

Итак, как?

Я подумала о бабушке, пережившей сорок три года боли ради дяди Томми. Я подумала о директоре Миллер, толкающей речи о браке, в то время как ее собственный развалился. Я подумала о кризисе в работе Мэгги Кляйн, которую она когда-то выполняла. И я знала ответ.