Полина; Подвенечное платье, стр. 7

– Выпейте, – сказал я.

Она повиновалась.

– Что вы делаете? – возмутился один из рыбаков. – Ее же стошнит!

Этого я и желал: только это могло спасти ее. Минут через пять Полина почувствовала сильнейшие спазмы: за три дня в ее желудок не попадало ничего, кроме яда. Когда приступ рвоты прошел, ей стало легче; тогда я дал ей стакан чистой, свежей воды, которую она с жадностью выпила. Вскоре боль отступила – за ней последовало совершенное изнеможение. Мы сняли с себя верхнюю одежду и сделали из нее постель. Полина послушно легла на нее и тотчас закрыла глаза; с минуту я прислушивался к ее дыханию: она дышала часто, но ровно. Опасность миновала.

– Теперь в Трувиль! – весело сказал я матросам. – И как можно скорее: я дам вам двадцать пять луидоров по прибытии!

Мои честные рыбаки, решив, что паруса недостаточно, тут же бросились к веслам, и судно полетело по воде, как птица.

V

Полина открыла глаза, когда мы подходили к пристани; сначала ее охватил ужас; она думала, что видит сон, и протянула руки, как будто желая увериться, что они не наткнутся на стены подземелья; потом посмотрела вокруг с беспокойством.

– Куда вы везете меня? – спросила она.

– Успокойтесь, – ответил я ей, – эти строения, которые вы видите, всего лишь обыкновенная бедная деревушка; обитатели ее слишком заняты, чтобы быть любопытными, и вы останетесь здесь инкогнито столько, сколько захотите. Впрочем, если вы намерены куда-то ехать, скажите мне только куда, и я завтра, сегодня, сию же минуту уеду с вами, чтобы защищать вас.

– А если я захочу уехать из Франции?

– Я буду сопровождать вас везде!..

– Благодарю! – сказала она. – Дайте мне только с час подумать об этом. Теперь голова моя и сердце больны, силы истощены, и мысли беспорядочны… Кажется, я близка к помешательству.

– Я исполню вашу волю. Когда захотите меня видеть, велите позвать.

Она знаком поблагодарила меня. В эту минуту мы подъехали к гостинице. Я велел приготовить комнату, в части дома совершенно отдельной от той, где жил сам, чтобы не дать Полине никакого повода к сомнению; потом приказал хозяйке подавать ей один только бульон, потому что всякая другая пища могла оказаться опасной в том состоянии раздражения и слабости, в котором находился желудок больной. Отдав эти приказания, я вернулся в свою комнату.

Там я мог целиком отдаться чувству радости, которое наполняло мою душу и которого я не смел выказывать перед Полиной… Я спас ту, которую все еще любил; воспоминание о ней, несмотря на двухлетнюю разлуку, жило в моем сердце; я спас ее, она обязана мне жизнью. Я удивлялся тому, какими запутанными дорогами случай или Провидение привели меня к этой женщине. И вдруг почувствовал смертельный холод в жилах, подумав, что если бы не возникло одного из этих маленьких обстоятельств или незначительных происшествий, образовывавших путеводную нить, по которой я шел в этом лабиринте, то в этот самый час Полина страдала бы в подземелье. Она ломала бы руки, билась бы в конвульсиях от яда или голода; между тем как я, в своем неведении, занятый каким-нибудь вздором или, может быть, развлечением, оставил бы ее погибать, – и ни один вздох, ни одно предчувствие, ни один голос не сказали бы мне: она умирает, спаси ее… Об этом страшно было даже подумать, такие размышления наводили на меня смертельный ужас. Правда, нет ничего более утешительного, чем эти мысли: исчерпав все сомнения, они приводят нас к вере, которая вырывает мир из рук слепого случая, чтобы возвратить его Провидению Божьему.

Я пробыл с час в таком положении и клянусь тебе, – продолжал Альфред, – ни одна нечистая мысль не родилась в моем уме или сердце. Я был так счастлив, так гордился, что спас ее. Этот поступок стал мне наградой, и я не хотел другой после того, как имел счастье совершить такое. Через час Полина велела позвать меня. Я в то же мгновение встал и бросился к ее комнате; но у двери силы меня оставили, и мне пришлось прислониться на минуту к стене. Горничная пришла опять и пригласила меня войти, и тогда уже я превозмог свое волнение.

Она лежала в постели, однако одетая. Я подошел к ней, сохраняя внешнее спокойствие; она протянула мне руку.

– Я вас еще не поблагодарила, – сказала Полина. – Простите меня, я не могу найти слов, которые выразили бы мою благодарность. Примите во внимание также весь ужас того положения, в котором я находилась, пока вы не нашли меня, и простите.

– Выслушайте меня, – проговорил я, стараясь умерить свое волнение, – и поверьте тому, что я вам сейчас скажу. Бывают ситуации столь неожиданные, столь странные, что они заставляют забыть нас о всех нормах и принятых условностях. Бог привел меня к вам, и я благодарю Его; но надеюсь, что поручение мое еще не исполнено и, может быть, вы еще нуждаетесь во мне. Итак, выслушайте меня и взвесьте каждое мое слово.

Я свободен… богат… ничто не привязывает меня к одному месту, так же, как и к другому. Я думал путешествовать, собирался отправиться в Англию без всякой цели; теперь же могу изменить свой путь и ехать туда, куда случай направит меня. Может быть, вам надо оставить Францию. Не знаю ничего, не требую от вас ни одной вашей тайны и ожидаю, когда вы позволите мне сделать предположение. Но останетесь вы во Франции или покините ее, прошу вас, располагайте мной как другом или братом. Прикажете, чтобы я сопровождал вас или следовал за вами издали; сделаете меня открыто вашим защитником или потребуете, чтобы я притворялся, будто не знаком с вами, – я исполню это в ту же минуту, но, поверьте мне, я сделаю это без задней мысли, без эгоистичной надежды и без дурного намерения. Теперь позабудьте о вашем возрасте и моем и предположите, что я брат ваш.

– Благодарю! – сказала графиня с глубокой признательностью. – Принимаю предложение с доверием, равным вашей откровенности; полагаюсь совершенно на вашу честь, потому что вы один остаетесь мне в целом свете; вы один знаете, что я существую.

Да! Предположение ваше справедливо: я должна оставить Францию. Вы поедете в Англию и проводите меня туда; но я не могу появиться там одна и без семьи; вы предлагаете мне имя вашей сестры; впредь для всего света я буду девицей де Нерваль.

– О! Как я счастлив! – вскрикнул я…

Но тут графиня сделала мне знак выслушать ее.

– Я потребую от вас больше, нежели вы, может быть, думаете; я также была богата, но мертвые ничем не владеют.

– Но я богат – все состояние мое…

– Вы не понимаете меня и, не дав договорить, заставляете краснеть.

– Простите!

– Я буду девицей де Нерваль, дочерью вашего отца, сиротой, порученной вам. Вы должны иметь рекомендательные письма и представить меня, как учительницу, в какой-нибудь пансион. Я говорю на английском и итальянском языках, как на своем родном; хорошо разбираюсь в музыке, – по крайней мере, мне говорили это прежде, – и буду давать уроки музыки и языков.

– Но это невозможно! – воскликнул я.

– Таковы мои условия, – сказала графиня. – Вы их отвергаете или принимаете?

– Все, что вы хотите; все, все!..

– Итак, нам нельзя терять времени: завтра мы должны отправиться в путь. Это возможно?

– Разумеется.

– Но паспорт?

– У меня есть.

– На имя господина де Нерваля?

– Я прибавлю и имя своей сестры.

– Но вы намерены воспользоваться фальшивым документом.

– Это вполне невинно и безопасно. Неужели вы хотите, чтобы я написал в Париж с просьбой о том, чтобы прислали другой паспорт?..

– Нет, нет… Это повлечет за собой большую потерю времени. Откуда же мы отправимся?

– Из Гавра.

– Как?

– На пакетботе, если вас устроит.

– Когда же?

– Когда вам будет угодно.

– Можем ли мы ехать сейчас же?

– Но не слишком ли вы слабы, чтобы отправляться в путь?