Полина; Подвенечное платье, стр. 19

Я провела ужасную ночь. Понемногу я теряла свою уверенность: граф имел, может быть, другие причины удалиться от меня, а не те, которые назвал мне; в таком случае как он примет меня? Приезд мой, незапланированный и неожиданный, был неповиновением его приказаниям, нарушением его власти; это проявление нетерпения с моей стороны, о котором и не догадывался Гораций, могло лишь рассердить его. Я хотела было написать ему о том, что я в Каене, и подождать, пока он приедет за мной; но все эти страхи, внушенные лихорадочной бессонницей, после нескольких часов сна развеялись. Когда я увидела дневной свет в своей комнате, храбрость окончательно вернулась ко мне, и я потребовала лошадей. Не прошло и десяти минут, как я отправилась в путь.

В девять часов утра, в двух лье от Буисона, возница остановил лошадей и указал мне замок Бюрси, парк которого располагался в двухстах шагах от большой дороги. Извилистая дорожка вела к ограде замка. Он спросил меня, точно ли мне туда; я ответила утвердительно, и мы направились к нему.

Приехав, мы нашли ворота запертыми; долго звонили, но никто не отворял. Я начала раскаиваться, что не предупредила о своем приезде графа: Гораций и его друзья могли уехать на охоту. Что же мне тогда оставалось делать в этом пустынном замке, где мне даже не отворяют ворота? И неужели мне предстояло дожидаться их возвращения в какой-нибудь дрянной деревенской гостинице?

Это невозможно! Наконец, потеряв терпение, я сама вышла из экипажа и стала звонить изо всех сил. Тогда, наконец, среди листвы деревьев появилось живое существо. Я узнала в нем малайца и сделала ему знак поспешить ко мне. Он отворил ворота.

Я не села в карету, а побежала по той аллее, по которой шел ко мне малаец. Вскоре я заметила замок: на первый взгляд он показался мне довольно приличным; я бросилась к крыльцу. Войдя в переднюю, я услышала голоса, толкнула дверь и очутилась в столовой зале, где Гораций завтракал с Генрихом; на столе, с правой стороны от каждого из них лежало по паре пистолетов.

Граф, заметив меня, встал и побледнел так, будто ему сделалось дурно. Что до меня, то я так дрожала, что едва могла протянуть к нему руки, я упала бы, если б он не подбежал и не поддержал меня.

– Гораций! – воскликнула я. – Простите меня! Я не могла жить вдали от вас… Я была очень несчастлива, очень беспокоилась… и решилась ослушаться вас!..

– И вы сделали очень дурно, – сказал граф глухим голосом.

– О! Если хотите, – вскрикнула я, устрашенная его голосом, – я сию же минуту уеду… Я увидела вас… это все, что мне нужно.

– Нет! – возразил граф. – Так как вы уже здесь, то останьтесь и будьте дорогой гостьей.

При этих словах он обнял меня и потом, сделав усилие над собой, принял то напускное спокойствие, которое иногда пугало меня больше, нежели лицо его, искаженное страшным гневом.

Однако же скоро ледяная холодность Горация развеялась; он проводил меня в комнату, предназначавшуюся для меня, отделанную во вкусе времен Людовика XV.

– Да, я знаю ее, – прервал я Полину, – это та самая, в которую я входил. О, Боже мой! Боже мой! Я начинаю все понимать.

– Там, – продолжала Полина, – граф просил у меня прощения за манеру, с которой принял меня; удивление, вызванное моим внезапным приездом, мысли о лишениях, которые я должна буду сносить в течение двух месяцев в этих старых развалинах, оказались сильнее его. Впрочем, он был рад тому, что я всем этим пренебрегла, и обещал сделать мое пребывание в замке как можно приятнее; к несчастью, ему снова предстояло отправиться на охоту, и он вновь вынужден был оставить меня на один-два дня; но он обещал более не давать такого рода обязательств, тем более что теперь у него появился благовидный предлог. Я ответила ему, что он совершенно свободен, и что я приехала не для того, чтобы мешать его удовольствиям, но чтобы успокоить свое сердце, устрашенное слухами об этих ужасных убийствах. Граф улыбнулся.

Я устала с дороги, легла и быстро уснула.

В два часа граф вошел в мою комнату и спросил, не хочу ли я прогуляться по морю. День был прекрасный, и я согласилась.

Мы вышли в парк. Его пересекала маленькая речка Орн, на берегу которой мы нашли красивую лодку. Она была продолговатой и оттого казалась несколько странной. Я поделилась своими наблюдениями с Горацием, и тогда он сказал мне, что она сделана по образцу гаванских лодок и что такая конструкция намного увеличивает ее скорость. Мы сели в нее: Гораций, Генрих и я; малаец был на веслах, и мы быстро плыли по течению. Выйдя в море, Гораций и Генрих распустили большой треугольный парус, который был обвязан вокруг мачты, и уже без помощи весел мы понеслись с чрезвычайной быстротой.

Тут впервые в жизни я увидела море. Это величественное зрелище поглотило меня совершенно, так что я и не заметила, как мы подплыли к небольшому челноку, подававшему нам сигналы. Я очнулась от задумчивости, когда Гораций прокричал кому-то из людей, находившихся в маленьком суденышке:

– Эй, там! Что нового в Гавре?

– Ей-богу, ничего, – отозвался знакомый мне голос. – А в Бюрси?

– А к нам пожаловали гости, друг мой: одна твоя старинная знакомая, госпожа Безеваль, жена моя.

– Как! Госпожа Безеваль? – закричал Максимилиан, которого я наконец узнала.

– Она самая; и если ты сомневаешься в этом, любезный друг, то подъезжай увидеться с ней.

Челнок подплыл; в нем был Максимилиан, одетый как моряк, с сетью, перекинутой через плечо, которую он готовился закинуть в море, и двое матросов. С более близкого расстояния мы обменялись несколькими учтивыми словами; потом Максимилиан бросил свою сеть и перешел в нашу лодку. Они с Генрихом о чем-то вполголоса переговорили, после чего Максимилиан поклонился мне и вернулся в свой челнок.

– Счастливой ловли! – крикнул ему Гораций.

– Счастливого пути! – ответил Максимилиан, и лодки разошлись в разные стороны.

Час обеда наступил; мы вернулись к устью Орна. Из-за отлива мы не могли уже доплыть по реке до парка, и нам пришлось сойти на берег и взобраться на песчаные холмы.

Потом я шла той самой дорогой, по которой шли вы спустя три или четыре ночи: сначала под ногами у меня были голыши, потом высокая трава, наконец я преодолела холм и достигла аббатства. Я осмотрела монастырь и небольшое кладбище при нем; прошла по коридору и с другой стороны холма появилась в парке замка.

Вечер был ничем не примечательный. Гораций отличался особой веселостью; он говорил о том, как собирается украсить свой дом в Париже к будущей зиме и о весеннем путешествии: он хотел отвезти нас с матушкой в Италию, и, может быть, купить в Венеции один из ее древних мраморных дворцов, чтобы проводить там время карнавала. Генрих, напротив, казалось, был чем-то озабочен, он беспокойно оглядывался по сторонам при малейшем шуме. Все эти мелочи, на которые я в то время едва обращала внимание, представились позже уму моему в совершенно ином свете, однако тогда истинное их значение было для меня скрыто, но об этом после.

Мы удалились, оставив Генриха в зале. Ночь он хотел посвятить писательству. Ему подали перьев и чернил, и он расположился подле огня.

Следующим утром, когда мы завтракали, в ворота каким-то особенным образом позвонили. «Максимилиан!» – сказали вдруг Гораций и Генрих. В самом деле, тот, которого они назвали по имени, почти тотчас въехал на двор.

– А! Вот и ты, – обрадовался Гораций. – Хорошо, что ты приехал, но в другой раз пожалей, пожалуйста, моих лошадей; посмотри, что ты сделал с бедным Плутоном.

– Я боялся опоздать, – ответил ему Максимилиан, но потом продолжил, обращаясь уже ко мне:

– Сударыня, – сказал он, – извините, что я явился к вам в таком наряде, но Гораций, видимо, забыл предупредить вас, что нам предстоит сегодня охота с англичанами, – говорил он, делая ударение на последнем слове. – Они прибыли вчера вечером на пароходе; теперь нам остается только не опоздать и не изменить данному слову.