Сальватор, стр. 282
Аббат Букемон встал и со всей почтительностью поклонился принцессе. С почтительностью, но без результата, поскольку вялая уроженка Северного Кавказа ограничилась только повторным безразличным кивком головы, не выражавшим ни малейшего чувства.
Маркиза посмотрела на своего спутника и указала глазами на принцессу, словно говоря: «Какая идиотка!»
Аббат же набожно возвел очи горе с видом человека, говорившего: «Сохрани ее, Господь!»
После этого религиозного действа он снова сел, посчитав, что, поскольку принцесса все равно на него не смотрит, лучше было сидеть, чем оставаться стоять.
Однако же лицо маркизы начало краснеть от нетерпения. Она шагнула к оттоманке, села у ног принцессы и оказалась с ней лицом к лицу.
Затем пальцем подозвала аббата Букемона. Тот поднялся и встал рядом.
– Вот, – сказала госпожа де Латурнель, подталкивая к оттоманке аббата, – этот самый аббат Букемон. Соблаговолите сказать мне, принцесса, принимаете ли вы его в качестве своего духовника.
Уроженка Северного Кавказа медленно открыла глаза и увидела в двух шагах от себя вместо белого ангела своих снов человека в черном, который показался пришедшим за ней могильщиком.
Она вначале вздрогнула. Затем остановила на аббате свой взгляд и, вместо того чтобы снова вздрогнуть, улыбнулась. Но до чего же горькой и грустной была эта улыбка! «Смерть не такая уж безобразная!» – означала эта улыбка.
И все же она продолжала хранить молчание.
– Так да или нет, принцесса? – вскричала маркиза, чье раздражение достигло пределов. – Согласны ли вы, чтобы господин аббат Букемон стал вашим исповедником вместо монсеньора Колетти?
– Да, – прошептала принцесса сдавленным голосом, словно хотела сказать: «Я согласна со всем, что вы предложите, лишь бы вы оба поскорее убрались отсюда и дали мне умереть спокойно».
Маркиза от удовольствия зарделась. Аббат Букемон решил, что настал момент для того, чтобы привлечь к себе словом внимание, которое принцесса не обратила на его пантомиму. И начал длинную проповедь, которую принцесса прослушала от начала до конца. Несомненно потому, что, слушая его, она его не слышала, а прислушивалась, как всегда, только к траурному песнопению, раздававшемуся в ее мозгу. Когда аббат замолчал, маркиза де Латурнель набожно перекрестилась, произнеся «Амен!», и шагнула к принцессе. А аббат Букемон отошел в сторону.
– Итак, ваша судьба, – сказала маркиза, искоса глядя на умирающую, – находится отныне в руках господина аббата. Говоря о вашей судьбе, я подразумеваю также и судьбу вашей семьи. Вы носите имя рода, который на протяжении многих веков был предметом почитания истинных христиан. Поэтому необходимо – ведь все мы смертны! – трепетно следить за тем, чтобы тот или иной поступок, который мы совершаем в жизни, не бросал, когда нас уже не будет, позорного пятна на светлую память наших предков. Господин аббат Букемон – человек благочестивый и добродетельный, от которого отныне зависит безупречная чистота чести нашей семьи. Соблаговолите же, принцесса, перед вашим уходом отблагодарить господина аббата Букемона за ту преданность, которую он проявляет, беря на себя столь сложную задачу.
– Спасибо! – коротко прошептала принцесса, не повернув головы.
– И помолитесь с ним! – продолжала возмущенная маркиза.
– Завтра! – так же безразлично ответила супруга маршала де Ламот-Удана.
– Пойдемте, господин аббат, – сказала маркиза де Латурнель с покрасневшим от гнева лицом. – Пока госпожа принцесса соблаговолит высказать вам достойные вас слова благодарности, примите от меня выражение самой глубокой признательности от ее имени.
Затем, сделав знак аббату, вывела его из комнаты, бросив сухо:
– Прощайте, принцесса.
– Прощайте, – ответила та тоном, в котором было совершенно невозможно услышать малейший оттенок раздражения.
Затем, пододвинув к себе хрустальный кубок, в котором стояла ложка из позолоченного серебра, она стала вкушать варенье из лепестков роз.
Глава CXXXVIII
Парфянская стрела
Мы помним, что итальянский прелат назначил аббату Букемону встречу вечером того же дня.
Аббат застал епископа занятым последними приготовлениями к отъезду.
– Пройдите в кабинет, – сказал прелат. – Я сейчас к вам приду.
Аббат исполнил приказание.
Тут монсеньор Колетти спросил у слуги:
– Тот человек, которого я велел пригласить, по-прежнему находится в моей молельне?
– Да, монсеньор, – ответил слуга.
– Хорошо. Меня ни для кого нет дома. Кроме маркизы де Латурнель.
Слуга поклонился.
Монсеньор вошел в свою молельню.
Там стоял в углу худой и бледный человек с длинными волосами, имевший поразительное сходство с Базилем из «Женитьбы Фигаро» или с Пьерро из пантомимы.
Наши читатели, вероятно, забыли этот персонаж. Но нам достаточно будет двух слов для того, чтобы вы его вспомнили: это был фаворит дамы, сдающей напрокат стулья в церкви, один из подручных господина Жакаля по прозвищу «Длинный Овес», который, чудом уцелев во время волнений на улице Сен-Дени, с триумфом вернулся в отчий дом на Иерусалимской улице.
Вы, несомненно, удивитесь, увидев этого висельника в доме у нашего итальянца-иезуита. Но, если вы соблаговолите пройти вслед за ним в его молельню, вы быстро все поймете.
Увидев входящего в молельню монсеньора Колетти, «Длинный Овес» сложил руки на груди.
– Ну, – спросил итальянец, – каков же результат ваших поисков? Говорите короче и тише.
– Результат самый превосходный, монсеньор, и не потребовал долгих поисков: это – два самых великих интригана христианского мира.
– Откуда же они?
– Из той же страны, откуда и вы, монсеньор.
– А сами-то вы откуда приехали?
– Со своей родины: из Лотарингии.
– Из Лотарингии?
– Да, вы ведь знаете пословицу: «Лотарингец принял лишнего: продал Бога и ближнего».
– Это лестно для вас и для них. А где же они учились?
– Оба в семинарии в Нанси. Но аббата из нее исключили.
– За что?
– Вашей Милости достаточно будет сказать: вы знаете за что. Уверен, он не станет требовать объяснений.
– А его брат?
– А, это совсем другое дело! О нем у меня имеются точные данные. Король Станислав, будучи приглашен крестным отцом в некую церквушку близ Нанси, подарил церкви картину кисти Ван Дейка «Христос». Со временем в церквушке забыли о стоимости этой картины, но Букемон-художник прекрасно знал ей цену. Он попросил разрешения сделать копию с нее, и ему пошли навстречу. Нарисовав копию, он вернул ее вместо оригинала, который продал музею города Антверпен за семь тысяч франков. Дело получило огласку, и, несомненно, живописцу не поздоровилось бы, если бы аббат, добившийся к тому времени должности духовника семейства Сен-Ашель, не получил поддержку этого семейства. Дело замяли, но если столь влиятельный человек, как вы, поднимет его вновь, оно снова может закончиться ужасным скандалом.
– Хорошо. Я слышал, что их фамилии вовсе не те, которые они получили при рождении. Вы что-нибудь об этом знаете?
– Только правду. Их настоящая фамилия Мадон, а вовсе не Букемон.
– А как они жили, начиная с того дня, как уехали из Нанси?
– Физически довольно хорошо, а с точки зрения морали очень плохо. Одурачивали глупцов или влезали в долги, когда глупцов под рукой не было. Если монсеньор даст мне еще сутки, я смогу окончательно просветить его на этот счет.
– Бесполезно, я уезжаю сегодня вечером. Но уезжаю, зная то, что хотел узнать.
Затем достал из кошелька пять луидоров.
– Вот задаток, – сказал он, вручая пять золотых «Длинному Овсу». – Возможно, вы получите заказные письма без подписи. К каждому из этих писем, которые вы получите, будет приложен вексель, для того, чтобы оплатить ваши услуги. Ответы на эти письма вы будете посылать в Рим до востребования. По трем буквам XXX на ваших письмах я узнаю, что они от вас.