Сальватор, стр. 243
В этом отряде наметанный глаз мог увидеть под предводительством Жибасье всех тех агентов полиции, которых господин Жакаль взял к себе на службу и которых читатель уже знает под именами Папильона, Карманьоль, «Длинный Овес» и «Стальная Жила». Этот отряд беспрекословно выполнял приказы своих вожаков.
Сальватор был на своем обычном месте на углу улицы Офер. Он, как и накануне, улыбался, узнавая знакомые лица, которые он знал по именам.
Причины, оставшиеся нам неизвестными, но не ставшие от этого менее важными, не дали разгореться бунту, который, как сказал господин Жакаль Сальватору, должен был произойти накануне. И Сальватор, прождав весь вечер и не дождавшись, решил, что бунт отложен на завтра. Но когда он увидел этих появившихся неизвестно откуда расхлистанных, раскрасневшихся людей, глаза которых были залиты вином, походка выдавала крайнюю степень опьянения и которые шли под командой полководцев с лицами уголовников (их имена мы уже знаем), Сальватору стало ясно, что они были посланцами беспорядков и что настоящий праздник, праздник кровавый, только начинается.
Смешавшись с толпой, эти новые действующие лица принялись орать во всю глотку самые противоречивые и беспорядочные лозунги:
– Да здравствует Лафайет!
– Да здравствует император!
– Да здравствует Бенжамен Констан!
– Да здравствует Дюпон из Эвра!
– Да здравствует Наполеон!
– Да здравствует республика!
Но в этих криках самыми громкими были крики мальчишек: изобретением, которым гордились мальчишки 1848 года (хотя они только воспользовались чужим изобретением):
– Фонари! Фонари!
Это было лейт-мотивом этой мрачной симфонии.
Прогулка этих энтузиастов длилась целый час.
Но если в ответ на эти патриотические призывы и загорелись некоторые запоздавшие фонарики, многие из ранее зажженных погасли из-за того, что в них кончилось масло. Но провокаторов это не остановило.
Они бросились к одному из домов, окна которого были темны, и с устрашающими криками потребовали, чтобы обитатели его зажгли фонарики.
При этом раздавались такие крики, которые свойственны только волнениям, происходившим в 1827 году:
– Долой иезуитов!
– Долой святош!
– Долой сторонников правительства!
– Долой сторонников Виллеля!
Обитатели этого дома не подавали признаков жизни. Это только разъярило толпу.
– Они даже не удостаивают нас ответа! – закричал один.
– Это оскорбление народа! – возопил другой.
– Они оскорбляют патриотов! – заверещал третий.
– Смерть иезуитам! – крикнул четвертый.
– Смерть, смерть им! – фальцетом подхватили мальчишки.
И, словно этот крик был сигналом к действию, все участники этого отряда достали из карманов пиджаков, блуз, фартуков камни различной формы и размеров и одновременно швырнули их в окна молчаливого дома.
Минуту спустя в доме не осталось ни одного целого стекла.
Дом был изрешечен, к большой радости большинства присутствующих, которые в этом усмотрели только справедливый урок, преподанный тем, кого называют обычно плохими французами.
Начался бунт.
Дом был захвачен, но оказался пуст.
Этот дом был поставлен на капитальный ремонт и поэтому в настоящий момент был необитаем.
Настоящие бунтовщики поняли бы, что по причине того, что в доме не было жильцов, некому было осветить окна. Но наши провокаторы, а скорее провокаторы господина Жакаля были, несомненно, более наивными или более хитрыми, чем обычные бунтовщики, поскольку, увидев, что в доме не было ни мебели, ни жильцов, они так громко завопили, что их приятели, оставшиеся на улице, принялись кричать:
– Наших братьев убивают! На помощь!
Нашим читателям хорошо известно, что никто никого убивать и не собирался.
Но это явилось поводом, или скорее сигналом к тому, чтобы вломиться в дома, где жили люди, у которых, к несчастью, погасли фонарики.
И фонарики снова загорелись, к огромной радости толпы на улице.
В этот самый момент на улице Сен-Дени показались телеги, которые направлялись на рынок Инвалидов или же возвращались с него.
Кучеры этих повозок очень удивились, увидев, что эта столь тихая в обычное время в этот час улица была запружена толпой, которая кричала, пела, ругалась и бросала в стороны тысячи петард.
Лошади еще больше своих погонщиков удивились этому. И не потому, что им не понравились крики толпы, хотя вообще-то лошади не любят криков. Этих четвероногих остановили, привели в смущение и раздражение запах, грохот и вспышки иллюминации.
Лошади торговцев овощами никоим образом не похожи на военных лошадей. И посему эти лошади остановились и начали испускать продолжительное ржание, которое, смешавшись с криками толпы, добавило в этот концерт самые высокие и неприятные ноты.
Погонщики принялись нахлестывать лошадей, но те, вместо того, чтобы идти вперед, стали пятиться.
– Они пойдут вперед! – стали кричать одни.
– Нет, не пойдут! – кричали другие.
– А вот я говорю вам, что они пойдут, – сказал какой-то мальчишка и сунул под нос головной лошади петарду.
Лошадь дернулась, заржала и попятилась.
– Вы загородили улицу! – басом крикнул Жибасье.
– Вы мешаете народу проявлять свою радость! – эхом отозвался Карманьоль.
– Во имя Господа нашего, – застонал «Длинный Овес», ставший набожным из-за своей связи с дамой, которая сдавала внаем стулья в церкви Сен-Сюльпис, – не мешайте Провидению вершить его деяние.
– Тысяча чертей! – крикнул погонщик, к которому были обращены эти слова. – Вы что, не видите, что я не могу проехать! Лошадь отказывается слушаться!
– В таком случае подайте назад, брат мой, – набожно произнес «Длинный Овес».
– Да черт вас возьми! Я не могу ехать ни вперед, ни назад! – заорал погонщик. – Сами видите, впереди и позади туча людей!
– В таком случае слезайте и распрягайте лошадь, – произнес Карманьоль.
– Еще чего! – завопил погонщик. – Если я распрягу ее, то повозка тем более не сможет двигаться ни взад, ни вперед!
– Хватит болтать! – сказал Жибасье страшным голосом.
И, подав знак полдюжине людей, которые, казалось, только этого и ждали, он кинулся на строптивого погонщика и легко сбросил его на землю. А в это время его приятели распрягли лошадь с быстротой, которая говорила о том, что это занятие им очень знакомо.
Толпа последовала их примеру.
Ведь примеры для того и даются, чтобы им следовать, не так ли?
Вот и этому примеру последовали: погонщиков сбросили на землю, лошадей распрягли и отпустили.
Десять минут спустя баррикада была готова.
Она была первой с того самого дня 12 мая 1588 года.
И нам известно, что она не была последней.
Глава CXXII
В которой бунт следует своим чередом
Когда улица была перекрыта, все, что двигалось за повозками, остановилось.
Из этого нагромождения бочек водовозов и ломовых дрог, подобно костлявым рукам, торчали оглобли повозок для овощей, лишенных уже своей ноши.
Мальчишки, игравшие в прятки на развалинах здания на улице Гренета, услышав о том, что на улицах возводятся баррикады, решили внести свою лепту и притащили туда то, что смогли, дополнив тем самым новые камни в ее архитектуру.
Каждый из них приволок все, что нашел и смог унести в зависимости от роста и силенок: кто-то притащил косяк двери, кто-то доски строительных лесов. Самые маленькие принесли новые камни для мостовой, которые предназначались для ремонта улицы. Короче говоря, несли все, что в подобных случаях пускается в ход для того, чтобы соорудить то, что мы сегодня называем баррикадами.
Толпа, находившаяся на улице Сен-Дени, увидев, как на глазах растет это сооружение, радостно закричала. Можно было подумать, что это нагромождение досок и камней было храмом свободы.
Было примерно десять вечера. За час повсюду выросли баррикады. Толпа приветствовала их появление криками восторга. Различные петарды и ракеты взрывались под ногами прохожих, влетали в разбитые окна домов, жителей которых обвиняли в умеренности или подозревали в недостатке сочувствия этому проявлению патриотизма.