Сальватор, стр. 188

– Ну, о чем же мы теперь размышляем?

Нотариус вздрогнул, словно его коснулась рука жандарма в зале суда присяжных. Подняв на собеседника растерянный и блуждающий взгляд, в котором не было ни единой мысли, он снова уронил голову на грудь и погрузился в свое отчаяние и угрюмость.

– Эй! Король проходимцев, – сказал Сальватор, который при виде этого человека испытывал одно только глубокое отвращение, – давайте же поговорим еще немного. Но только быстро и конкретно. Я вам уже сказал и повторяю еще раз, что завтра к девяти часам утра мне необходимо получить от вас пятьсот тысяч франков.

– Но это невозможно! – пробормотал чуть слышно нотариус, не поднимая головы, чтобы не встречаться глазами со взглядом молодого человека.

– Это ваше последнее слово? – спросил Сальватор. – Когда речь идет о том, чтобы взять, такой человек, как вы, не должен испытывать затруднений. Мне нужны эти деньги!

– Клянусь вам… – попытался было отговориться нотариус.

– Ага! Снова клятва, – сказал Сальватор с улыбкой крайнего презрения. – Это будет уже третья за полчаса. И я не верю ей, как и двум предыдущим. В последний раз вас спрашиваю – слышите? – в последний раз: дадите вы мне или не дадите те пятьсот тысяч франков, которые я у вас прошу?

– Но дайте мне хотя бы месяц на то, чтобы их собрать!

– Я вам уже сказал, что деньги нужны мне завтра к девяти часам утра. К девяти, а не к десяти, поскольку в десять будет слишком поздно!

– Ну хотя бы неделю!

– Повторяю, ни часом позже.

– В таком случае это невозможно! – воскликнул нотариус с отчаянием в голосе.

– Втаком случае я знаю, что мне остается сделать, – ответил Сальватор и направился к двери.

Увидев, что молодой человек собирается уйти, нотариус собрал все свои силы и одним прыжком преградил ему дорогу к двери.

– Ради бога, мсье де Вальженез, не позорьте меня! – умоляюще произнес он.

Но Сальватор, отвернув голову в сторону, словно ему было противно глядеть на нотариуса, отстранил его и сделал шаг к двери.

Нотариус снова моментально обогнал его и схватился за ручку замка.

– Мсье Конрад, – взмолился он, – ради памяти вашего отца, который был моим другом, пощадите мою честь!

Произнес он эти слова таким тихим голосом, что их едва можно было услышать.

Сальватор был непоколебим.

– Ну-ка, дайте мне пройти, – сказал он.

– Еще одно только слово, – сказал нотариус. – Если вы откроете эту дверь с такими ужасными намерениями, через нее войдет сюда не только гражданская, но и самая настоящая смерть. Предупреждаю вас, что я не только не смогу пережить позора, но и не стану его дожидаться: я немедленно после вашего ухода пущу себе пулю в лоб.

– Вы? – произнес Сальватор, посмотрев ему в лицо с некоторым вызовом. – Это было бы единственным благородным поступком в вашей жизни, но вы этого никогда не сделаете.

– Я покончу с собой, – сказал нотариус, – а умирая, прихвачу с собой все ваше состояние. А если вы дадите мне время…

– Да вы просто глупец, – ответил Сальватор. – Да разве мой кузен Лоредан де Вальженез не ответит мне за вас, как вы отвечаете за него? Ну, прочь с дороги, кому говорю!

Нотариус рухнул к его ногам, рыдая, обхватил его колени, залил их слезами с криками:

– Пощадите, добрый мой мсье Конрад! Пощадите!

– Прочь, негодяй! – сказал молодой человек, оттолкнув его ногой.

И сделал еще шаг к двери.

– Ладно, я согласен на все! На все, что пожелаете! – вскричал нотариус, ухватив комиссионера за куртку, чтобы не дать тому выйти из комнаты.

Сделал он это очень вовремя: Сальватор уже положил руку на ручку двери.

– Наконец-то! И не без мук, – сказал Сальватор, возвращаясь на свое место у камина, пока нотариус усаживался за свой стол.

Сев в кресло, нотариус тяжело вздохнул и вознамерился было снова впасть в апатию.

Но это нисколько не устраивало Сальватора.

– Тогда поспешим, – сказал он. – Я и так уже много времени потерял на столь пустяшном деле. Располагаете ли вы сейчас указанной суммой или ценностями на эту сумму?

– У меня здесь есть около сотни тысяч франков, – сказал нотариус. – В экю, золотом и банкнотах.

И, открыв ящик стола, достал оттуда сто тысяч франков.

– А остальные четыреста тысяч франков? – спросил Сальватор.

– У меня есть еще на восемьсот тысяч франков ценных бумаг: купоны рент, облигации, акции и т. д. и т. п., – ответил мэтр Баррато.

– Хорошо. У вас есть целый день на то, чтобы обратить эти ценные бумаги в деньги. Но предупреждаю, что вы должны будете вручить мне всю сумму банкнотами по тысяче или по пять тысяч франков, а не мелочью.

– Как вам будет угодно.

– В таком случае пусть все будет в тысячефранковых банкнотах.

– Ладно.

– И разложите пятьсот тысяч франков на десять пачек по пятьдесят тысяч в каждой.

– Все будет сделано так, как вы сказали, – произнес нотариус.

– Хорошо.

– И эти деньги нужны вам?..

– Завтра, к девяти часам утра. Я ведь вам уже говорил…

– Они будут у вас сегодня вечером.

– Это будет еще лучше.

– Куда я должен их доставить?

– На улицу Макон, дом номер 4.

– Не соблаговолите ли сказать, кого мне там спросить? Поскольку я полагаю, что вы живете там не под своим именем: ведь все считают, что вы умерли.

– Спросите комиссионера с улицы Офер мсье Сальватора.

– Мсье, – торжественным голосом произнес нотариус, – обещаю вам, что сегодня в десять вечера я буду у вас.

– О, я в этом и не сомневаюсь! – ответил Сальватор.

– Но могу ли я надеяться, добрый мой мсье Конрад, что после того, как я в точности исполню ваши приказания, мне нечего будет опасаться с вашей стороны?

– Это будет зависеть от вашего поведения, мсье. Я буду поступать так, как поступите вы. Пока я думаю оставить вас в покое: мое состояние находится в слишком надежных руках, чтобы я стал искать ему другое размещение. Таким образом, я временно оставляю вам четыре миллиона девятьсот тысяч франков: пользуйтесь ими, если хотите, но не злоупотребляйте.

– Ах, господин маркиз, вы спасаете мне жизнь! – сказал мэтр Баррато, глаза которого наполнились слезами радости и признательности.

– Временно, – напомнил Сальватор.

И вышел из кабинета, где его столько раз за непродолжительное время мутило от стыда и омерзения.

Глава XCVII

Аэролит

На другой день после сцены, которую мы только что описали, бульвар Инвалидов, пустынный, тихий и очень темный, напоминал в половине двенадцатого ночи непроходимый лес в Арденнах. Путешественнику, который въехал бы в этот час в Париж через заставу Вожирар или через заставу Пайассон – если, конечно, предположить, что этому путешественнику взбрело в голову въехать в столицу через одну из этих застав, которые никуда не ведут и не выводят ни на какую дорогу, – так вот этому путешественнику, как мы уже сказали, несомненно, показалось бы, что он находится в сотне лье от Парижа, настолько вид этих четырех рядов высоких и мощных деревьев при фантастическом свете луны, который освещал вершины и кутал во мрак их подножья, напоминал армию гигантских солдат, стоявших на посту вокруг стен какого-нибудь города в Вавилоне.

Но человек, на которого падала тень этих огромных деревьев, казалось, нисколько не удивился этой картине, что непременно произошло бы, будь на его месте какой-нибудь прибывший в Париж житель отдаленной провинции. Совсем наоборот, эти темные аллеи, которые мы только что сравнили с арденнским лесом, казалось, представляли этому человеку, который нарушал их таинственную безлюдность, знакомый спектакль. А по тому, как он старался держаться в самых темных местах этого мрака, было видно, что темнота была ему помощницей в исполнении задуманного.

Он прошел по бульвару медленным шагом, словно человек, которого важные обстоятельства вынудили совершить эту ночную прогулку. Он очень внимательно осматривал встречавшиеся ему на пути предметы, бросал взгляды под ноги и вверх, вперед и назад, направо и налево. Шагал он задумчиво, совсем не так, как наш приятель Пьерро, и старался не выходить на те редкие места, которые были освещены луной.