Сальватор, стр. 179

И они оба, не садясь за стол, съели по кусочку хлеба и выпили по стакану воды.

– В путь! – первым сказал поэт.

– В путь! – повторил монах.

Карета уже ждала их.

– В Торре-Вергата, – приказал посол.

Затем, обернувшись к монаху, добавил:

– Это мой ежедневный маршрут для прогулок. Мне таким образом не приходится даже менять его из-за вас.

Карета выехала на улицу del Corso, затем на площадь Народа – или на Тополя, поскольку по-итальянски «народ» и «тополь» произносятся одинаково, – и вскоре покатила по дороге на Францию.

Им пришлось проехать мимо развалин, носивших название Могила Нерона.

В Риме все напоминало о Нероне.

Вольтер сказал как-то о Генрихе IV:

А Нерон был единственным императором, о котором помнили римляне. «Что это за колосс? – Статуя Нерона. – Что это за башня? – Это башня Нерона. – Что это за могила? – Могила Нерона». И все это говорится безо всякого отвращения и без малейшей ненависти. Современные римляне очень мало читают Тацита.

Кто бы мог подумать, что убийца своего брата Британника, своей жены Октавии и своей матери Агриппины станет столь популярным?

Не является ли это следствием того, что при всех своих преступлениях Нерон был артистом?

Ведь народ помнит виртуоза, а не императора. Не цезаря в золотой короне, а гистриона в венке из роз.

Отъехав несколько лье от могилы Нерона, коляска остановилась.

– Вот здесь я всегда делаю остановку, – сказал поэт. – Может быть, вы хотите, чтобы я провез вас подальше?

– Я остановлюсь там, где всегда останавливается Ваше Превосходительство. Но только для того, чтобы попрощаться с вами.

– В таком случае прощайте, отец мой, – сказал поэт, – и да хранит вас Бог!

– Прощайте, мой знаменитый покровитель! – сказал молодой человек. – Я никогда не забуду того, что вы, Ваше Превосходительство, для меня сделали. И особенно то, что вы хотели сделать.

И монах отступил на шаг, скрестив руки на груди.

– Вы не дадите мне ваше благословение перед тем, как мы расстанемся? – спросил старец у молодого человека.

Монах отрицательно покачал головой.

– Еще сегодня утром, – сказал он, – я мог давать людям благословение. Но после обеда все изменилось. С теми мыслями, которые у меня в сердце, мое благословение, может быть, не даст вам благодати и, боюсь, оно принесет вам несчастье.

– Пусть так, отец мой, – сказал поэт. – Тогда я благословляю вас. Я пользуюсь правом, которое дает мне мой возраст. Ступайте же, и пусть Господь позаботится о вас!

Монах снова поклонился и зашагал по дороге на Сполето.

Полчаса он шел, не оборачиваясь, чтобы взглянуть на Рим, который ему, безусловно, больше не придется увидеть и который в его мыслях занимал не больше места, чем какая-нибудь захолустная французская деревушка.

Поэт неподвижно и безмолвно глядел ему вслед, провожая монаха взглядом точно так же, как это делал под Парижем Сальватор.

Вскоре брат Доминик скрылся из виду за небольшим холмом Сторты.

Ни разу этот паломник горя не повернул головы и не оглянулся.

Поэт бросил ему вслед последний горестный вздох и, поникнув головой и безучастно опустив руки, направился к группе людей, поджидавших его слева от дороги рядом с начатыми раскопками…

Вечером того же дня он написал госпоже Рекамье:

«Я обязан написать Вам, поскольку сердце мое полно грусти.

Но расскажу я Вам не о том, что печалит мне сердце, а о том, что занимает мой разум: о раскопках. Торре-Вергата принадлежит монахам и расположено примерно в одном лье от могилы Нерона, слева от дороги на Рим, в очень красивом и очень безлюдном месте. Тут находятся многочисленные развалины, почти сровнявшиеся с землей и поросшие травами и чертополохом. Я начал раскопки позавчера, во вторник, не прекращая писать Вам. Со мной был Висконти, он руководит раскопками. Стояла отличная погода. Дюжина людей с заступами и лопатами, отрывающие могилы и остатки домов и дворцов, работающие в полной изоляции от внешнего мира, представляли собой зрелище, которое Вас восхитило бы. У меня было только одно желание: чтобы Вы были здесь. Я с удовольствием согласился бы жить здесь с Вами в палатке посреди этих развалин.

Я тоже принял участие в раскопках. Все говорит о том, что результаты будут превосходными. Надеюсь, что найду что-нибудь, что позволит мне возместить те деньги, которые я вложил в эту лотерею покойников. В первый же день раскопок я нашел глыбу греческого мрамора довольно больших размеров, из которого можно будет изваять бюст Пуссена. Вчера мы обнаружили скелет воина-гота и руку женской статуи. То есть встретились с разрушителем и делом его рук. Сегодня утром мы очень надеемся откопать и саму статую. Если те обломки архитектуры, которые я извлекаю на свет, чего-нибудь стоят, я не стану их ломать для того, чтобы продать их на камни, как это принято делать: я оставлю стены стоять, и они будут носить мое имя. Они относятся ко временам Домициана, об этом свидетельствует обнаруженная нами надпись. Это были времена расцвета римской культуры.

Эти раскопки станут целью моих прогулок. Я буду ежедневно приезжать туда и сидеть среди этих развалин. Но потом, когда я уйду оттуда с дюжиной моих полуголых крестьян, все снова погрузится в забвение и тишину… Представляете ли Вы все те страсти, всю ту жизнь, которые некогда кипели в этих ныне заброшенных местах? Здесь были хозяева и рабы, счастливые и несчастные, красавицы, которых любили, и честолюбцы, которые метили в министры. Теперь остались только птицы, да и я ненадолго: вскоре и мы отсюда улетим. Скажите, стоит ли быть одним из членов совета маленького короля Галлии мне, варвару из Арморики, путешественником, прибывшим к дикарям в неизведанный мир римлян, послом при этих священниках, которых некогда бросали на растерзание львам? Когда я звал Леонидаса из Лакедемона, он не отозвался на мой зов. Звуки моих шагов в Торре-Вергата никого не пробуждают. А когда я и сам буду лежать ? могиле, я не услышу даже звука Вашего голоса. Поэтому мне следует поторопиться увидеться с Вами и покончить со всеми этими химерами человеческой жизни. Осталось совершить только один добрый поступок – подать в отставку. Осталось испытать единственное подлинное чувство – Вашу привязанность.

Ф. де Шатобриан»

Почтовый дилижанс, ежедневно отправлявшийся из Рима в шесть часов вечера и увезший это письмо, около одиннадцати часов ночи промчался на отрезке где-то между Баккано и Непи мимо сидевшего на придорожном камне странника.

Этим странником был аббат Доминик, сделавший первый привал на своем пути из Рима в Париж.

Глава XCIV

Послание шантажиста

Пока аббат Доминик возвращается в Париж с сердцем, разбитым печальным результатом своего паломничества, мы, с разрешения наших читателей, проведем их на улицу Макон в дом к Сальватору.

И там они узнают, что за страшное событие привело в семь часов утра Регину в дом к Петрюсу.

Сальватор, несколько дней отсутствовавший, только что вернулся домой. Но ласки, которые изливали на него Фрагола и Роланд, были внезапно прерваны тремя ударами в дверь.

По этому стуку он немедленно догадался, что пришел один из трех его друзей. И не ошибся: открыв дверь, он увидел перед собой Петрюса.

Сальватор отступил на два шага, увидев расстроенное лицо молодого человека.

Он участливо взял его за руки.

– Друг мой, – спросил он его, – с вами приключилось огромное несчастье, не так ли?

– Несчастье, которое нельзя поправить, – ответил Петрюс, едва выговаривая слова.

– Есть только одно несчастье, которому нельзя помочь, – серьезным тоном произнес Сальватор, – это только потеря чести. И мне нет необходимости добавлять, что я так же дорожу вашей честью, как и моей собственной.