Сальватор, стр. 127

– Десять тысяч.

– Да еще не меньше сорока двух тысяч у маршала Груши. Сорок две тысячи свежих солдат, – добавил Жером.

– Искусители! – пробормотал Наполеон.

– Сир! Сир! – воскликнул Сарранти, молитвенно сложив ладони, – вы стойте на пути спасения… Вперед! Вперед!

– Хорошо, благодарю тебя, Жером. Не уходи далеко, ты мне, возможно, еще понадобишься. Генерал, ждите моего приказа в Рюэле. А ты, Сарранти, садись за стол и пиши.

Бывший король и генерал поклонились и вышли. В сердцах обоих загорелась надежда.

С императором остался один господин Сарранти.

Он уже сидел за столом и ждал, держа в руке перо.

– Пишите, – сказал Наполеон.

И начал с рассеянным видом диктовать:

– «В правительственную комиссию».

– Сир, – сказал Сарранти, бросая перо на стол, – я не стану писать этим людишкам.

– Ты не станешь писать этим людишкам?

– Не стану, сир.

– Почему же это?

– Потому что эти людишки – смертельные враги Вашего Величества.

– Но они всем обязаны мне.

– Тем более, сир. Есть такие великие благодеяния, что отплатить за них можно только неблагодарностью.

– Но я приказываю тебе писать.

Господин Сарранти встал, поклонился и положил перо на стол.

– В чем дело? – спросил император.

– Сир, давно прошли те времена, когда побежденный приказывал своему рабу убить его. Писать в правительственную комиссию значит убить вас еще вернее, чем по самую ручку всадить вам в грудь кинжал.

Видя, что император не отвечает, господин Сарранти продолжал:

– Сир! Сир! Вы должны теперь взяться за шпагу, а не за перо. И обратиться вы должны к народу, а не к людям, которые, я повторяю, являются вашими врагами. И пусть они узнают о том, что вы начали драться в тот самый момент, когда полагают, что вы находитесь на пути в Рошфор.

Император, зная нрав своего земляка, понимал, что переубедить того было невозможно. Не помог бы и его личный приказ.

– Хорошо, – сказал он. – Пришлите тогда ко мне генерала Бекера!

Сарранти вышел. Через полминуты вошел генерал Бекер.

– Генерал, – сказал Наполеон. – Объявляю вам, что я отложил на несколько часов время моего отъезда для того, чтобы послать вас в Париж с моими новыми предложениями.

– Новыми предложениями, сир? – удивленно переспросил генерал.

– Да, – подтвердил император. – Я прошу у них поручить мне командовать войсками от имени Наполеона II.

– Сир, – сказал генерал, – нижайше осмелюсь заметить, что подобное послание было бы удобнее вручить одному из офицеров императорского дома, нежели члену палаты и правительственному комиссару, обязанности которого ограничиваются только сопровождением Вашего Величества!

– Генерал, – снова заговорил император, – я верю в вашу добропорядочность и именно поэтому хочу, чтобы именно вы, и никто другой, выполнили это поручение.

– Сир, поскольку моя преданность может принести пользу Вашему Величеству, – ответил генерал, – я без колебаний выполню ваш приказ. Но мне хотелось бы иметь письменные инструкции.

– Тогда садитесь вот сюда, генерал, и пишите.

Генерал сел на стул, с которого недавно поднялся Сарранти, и взял в руки лежащее на столе перо.

Император стал диктовать, и генерал написал следующее:

«В правительственную комиссию.

Господа,

положение, в котором оказалась Франция, желание патриотов и волеизъявление солдат требуют моего присутствия здесь с целью спасения Отечества. Я требую, чтобы мне поручили командовать войсками. Но не как императору, а как генералу.

Под Парижем сосредоточились восемьдесят тысяч солдат. Это на тридцать тысяч больше, чем я имел под командованием в кампании 1814 года, когда я целых три месяца вел борьбу против великих армий России, Австрии и Пруссии и когда Франция вышла бы победительницей из войны, если бы не капитуляция Парижа. Это, наконец, на сорок пять тысяч человек больше, чем было у меня, когда я преодолел Альпы и завоевал Италию.

Я даю свое слово солдата, что после отражения натиска врага я добровольно уеду в Соединенные Штаты Америки, как это предначертано мне судьбой.

Наполеон».

Генерал Бекер не осмелился сделать ни единого замечания. Как солдат он понимал, что это весьма возможно.

Он уехал в Париж.

Наполеон ждал его с тревогой и нетерпением. Вероятно, впервые в жизни дрожание мускулов лица выдавало возбуждение его души.

С энергией, свойственной его гению, он уже все обдумал, все переделал. Он добьется подписания мирного договора. Может быть, и не такого славного, но по крайней мере почетного. И верный данному слову, покинет Францию. Но уже не как беглец, а как спаситель.

Два часа эта лучезарная мечта согревала ему душу!

Взгляд его не отрывался от аллеи, по которой должен был вернуться генерал, ухо чутко прислушивалось к малейшему шуму. Время от времени его глаза с любовью останавливались на шпаге, лежавшей поперек подлокотника кресла. Он понимал, что именно она является его подлинным скипетром.

Все еще можно было исправить, и прибытие Блюхера, и отсутствие Груши! Еще вполне могла осуществиться такая великая мечта 1814 года о битве под стенами Парижа, о разгроме армии врага! Несомненно, люди, к которым он обращался, понимали все это точно так же, как и он. Поставив, как и он, на одну чашу весов честь Франции, а на другую его отречение, они не станут колебаться!

Перед глазами очарованного Наполеона словно сверкнула молния: это было отражение солнца в стеклах подъезжавшей кареты.

Карета остановилась, и из нее вылез человек: это был генерал Бекер.

Наполеон положил одну руку на лоб, а другую на грудь. Не стоило ли ему сейчас вновь стать мраморным?

Генерал вошел в комнату.

– Ну и что? – живо спросил его император.

Генерал Бекер, ничего не ответив, почтительно поклонился и протянул бумагу.

– Сир, – сказал вслед за этим генерал Бекер, – по выражению моего лица Ваше Величество могло вполне предположить, что я не очень преуспел в моей миссии.

Император медленно развернул бумагу и прочел:

«Временное правительство не может принять предложение генерала Бонапарта и хочет дать ему один только совет: немедленно уехать, поскольку прусские войска движутся на Версаль.

Герцог д'Отрант».

Император прочел эти строки и ни единым движением мускулов лица не выдал своего волнения. Затем совершенно спокойным голосом он сказал:

– Распорядитесь об отъезде, генерал. Когда все будет готово, скажите об этом мне.

Ровно в пять часов пополудни того же дня император покидал Мальмезон.

У дверцы кареты его ждал Сарранти, предложивший руку, которая никогда не сгибалась.

– Кстати, – спросил Наполеон, положив ладонь на его руку, – предупредили ли генерала Брайера о том, что он может продолжать движение на Париж?

– Нет, сир, – сказал Сарранти, – ведь пока еще есть время…

Наполеон отрицательно покачал головой.

– Ах, сир! – прошептал корсиканец. – Вы больше не верите Франции!

– Франции верю, – ответил Наполеон. – Но я не верю больше в свой гений.

И, сев в карету, захлопнул за собой дверцу.

Лошади взяли с места в галоп.

Надо было прибыть в Версаль раньше пруссаков.

Глава LXIII

Рошфор

Третьего июля, в тот же самый день, когда враг вступал в Париж, император въехал в Рошфор.

На протяжении всего пути Наполеон был печален, но спокоен.

Говорил он очень мало. Те немногие слова, которые он изредка произносил, указывали на направление его мыслей: словно стрелка компаса, постоянно стремящаяся к северу, мысль императора упрямо вертелась вокруг Франции. Но ни слова о жене или о сыне.

Поскольку время от времени он брал щепоть табака из табакерки генерала Бекера, Наполеон заметил, что табакерка была украшена портретом Марии-Луизы. Решив, что ошибся, он нагнулся пониже.