Сальватор, стр. 111

И генерал, словно обрадованный этим вмешательством в рассказ, вытащил из кармашка жилета свою табакерку, взял понюшку табака кончиками своих тонких аристократических пальцев и втянул носом табак, издав сладострастное «ах!».

Глава LVII

В которой на сцену выходит новый персонаж, которого меньше всего ждут

– Начиная с этого момента, – продолжал граф, – наш молодой человек стал знаменитостью. Его издатель захотел разработать до конца обнаруженную золотую жилу. Но друзья молодого музыканта объяснили ему то, чего он не мог понять сам. И, несмотря на всю свою скромность, он понял, что мог летать самостоятельно. И с того момента, сочиняя этюды для пианино, давая уроки, концерты, молодой человек к двадцати трем или двадцати четырем годам стал зарабатывать по шесть тысяч франков в год. То есть в два раза больше того, что его отец зарабатывал за пять лет.

Тогда первой мыслью, которая зародилась в сердце молодого человека, а сердце у него было доброе, была мысль о том, что неплохо было бы вернуть отцу все те деньги, которые тот потратил на его обучение. Поскольку он долгое время жил на тысячу семьсот франков в год, ему вполне должно было хватить трех тысяч. А остальные три тысячи он мог бы отдавать отцу. Таким образом, его отец, который из-за него отказывал себе во всем, мог бы жить безбедно.

Потом его доходы увеличатся вдвое. Он напишет музыку к какой-нибудь поэме. Она будет сыграна в «Опера-комик» под названием «Герольд», а в «Опера» – под названием «Обер». Он станет зарабатывать двадцать, тридцать, сорок тысяч франков в год. Нищета сменится зажиточностью, зажиточность – роскошью. Ну, что ты на это скажешь, Петрюс?

– Но, – произнес молодой человек несколько смущенно, поскольку ему становилось все более и более очевидно, что история жизни музыканта очень напоминала его собственную жизнь, – я полагаю, что это – вполне естественный процесс.

– И ты, оказавшись на месте этого музыканта, сделал бы то же самое, что захотел сделать он?

– Дядя, я постарался бы отблагодарить моего отца.

– Мечты! Прекрасные мечты, друг мой! Признательность ребенка – это только мечты!

– Дядя!

– Лично я в это не верю, – продолжал генерал. – И вот тебе доказательство: я был и остаюсь холостяком.

Петрюс ничего на это не ответил.

Генерал посмотрел на него задумчиво и несколько секунд помолчал. Потом продолжил:

– Так вот эту мечту развеяла, как ветер облачко, одна женщина.

– Женщина? – прошептал Петрюс.

– Ну, конечно же, женщина, бог мой, – продолжал генерал. – Наш музыкант повстречался в свете с одной красивой, очень богатой и жившей на широкую ногу дамой. Она была, кстати, не только очень красива, но и очень умна. Артистка в душе, насколько позволительно светской даме быть артисткой. Молодой человек, как это принято говорить у влюбленных, положил свою любовь к ее ногам. Она соизволила поднять эту любовь, и с той поры все было кончено.

Петрюс с живостью поднял голову.

– Да, – сказал генерал, – все было кончено. Наш музыкант позабросил уроки. Да и как можно было преподавать по десять франков за урок, когда тебя удостоила вниманием графиня, маркиза, принцесса или кто-нибудь еще? Он позабросил свои занятия, темы, вариации для пианино, он перестал давать концерты. Он стал говорить о поэме, об ее исполнении в «Опера». Он ждал свою поэму, но ее все не было. Издатели толпились у его дверей. Он принял на себя обязательства по отношению к ним при условии выплаты аванса. Все знали, что он был человек чести, всегда держал свое слово. Поэтому ему пошли навстречу. Он погряз в долгах. Ведь должен же был любовник светской дамы соответствовать своему положению и иметь лошадей, карету, слуг в ливреях, ковры на лестницах? А она, естественно, ни о чем не догадывалась. У нее-то было двести тысяч ренты, и тот образ жизни, который разорял бедного музыканта, был для нее пустяком. Подумаешь, карета, две лошади! Она даже не заметила, что у молодого человека были лошади и карета. У кого нет двух лошадей и кареты?.. А он-то полностью истратился. Потом, когда денег у него больше не стало, он обратился за помощью к отцу. Не знаю уж, что сделал отец для того, чтобы ему помочь. Денег он сыну, конечно же, не дал: их у него не было. Но, возможно, отец дал ему расписку. Расписка честного человека, у которого нет ни гроша долга, стоит многого. Да, я знаю, что это ненадолго, но стоит она дорого. Но вот настал день платежа, а отцу, несмотря на желание, рассчитаться с кредиторами было нечем. Дошло до того, что однажды, когда наш молодой человек вернулся к себе после прогулки в лесу, слуга в ливрее подал ему на серебряном подносе письмо, в котором сообщалось, что его отец находится на улице Ключа. А ты ведь знаешь, Петрюс, что когда человек туда попадает, то остается на пять лет.

– Дядя! Дядя! – вскричал Петрюс.

– В чем дело? – спросил генерал.

– Пощадите, прошу вас!

– Пощадить? Ах-ах, дорогой мой, теперь вы понимаете, что я рассказываю почти что вашу историю?

– Дядя, – сказал Петрюс. – Вы правы: я безумец, гордец, сумасшедший!

– А может быть, и того хуже, Петрюс? – сказал граф голосом, в котором к строгости примешалась некоторая грусть. – Ведь ваш батюшка ценой своей крови приобрел некогда состояние, которое позволило вам жить, как подобает дворянину. Если только жизнь дворянина не подразумевает в наше время, когда долг каждого гражданина заключается в труде, жизни в праздности и, следовательно, в позоре. Ведь ваш отец, который тридцать лет плавал по бурным водам мирового океана, уложил вас младенцем в позолоченную колыбельку. А вы подумали, что когда буря снова схватила свою добычу, вы сможете обмануть бурю? Вы вбили себе в голову, что все осталось так же, как и в дни вашего детства, когда вы играли английскими гинеями и испанскими дублонами, вы и не подумали о том, что в вас есть некая подлость, и вы попросили у старика то, что волею случая оказалось у него. И все для того, чтобы удовлетворить вашу безумную кичливость.

– Дядя! Дядя! Пощадите! – сказал Петрюс. – Пожалейте меня!

– Хорошо, я тебя пожалею. Потому что видел, как ты совсем недавно покраснел за свою ошибку, совершенную под другим именем. Я тебя пожалею, поскольку надеюсь, что еще не поздно тебя спасти и вид пропасти, в которую ты катишься, увлекая за собой моего бедного брата, заставит тебя остановиться.

– Дядя, – сказал Петрюс, протягивая руку генералу, – обещаю вам…

– О! – сказал генерал. – Я не протягиваю руки тому, у кого я однажды ее отнял. Ты обещаешь, Петрюс, это хорошо. Но только тогда, когда ты скажешь мне: «Я сдержал свое обещание», только тогда я скажу тебе: «Браво, мой мальчик! Ты действительно честный человек!»

Сказав это, генерал, чтобы сделать свой отказ пожать руку племяннику менее жестоким, сделал вид, что обе руки его были заняты: в одной он держал табакерку, а другой брал из нее понюшку табака.

Петрюс сначала покраснел, потом побледнел. Его протянутая генералу рука безвольно упала.

В этот самый момент на лестнице послышался какой-то шум. Раздались чьи-то голоса и звук шагов.

– Я заявляю вам, мсье, что получил строжайший приказ.

– Какой же, чудак?

– Докладывать о посетителях только после того, как они вручат свою визитную карточку.

– Кому же?

– Господину барону.

– Кого это ты называешь господином бароном?

– Господина барона де Куртенэ.

– А я что: разве к господину барону де Куртенэ пришел? Мне нужен господин Пьер Эрбель.

– В таком случае вы, мсье, не подниметесь наверх.

– Что? Я не поднимусь наверх?

– Нет.

– Ты, что ли, меня не пустишь?.. Ну погоди же!

Тот, кого заставляли подождать, долго ждать, по-видимому, не стал, поскольку дядя и племянник почти тут же услышали довольно странный шум, напоминавший звук падения тяжелого тела, скатившегося по лестнице со второго на первый этаж.

– Черт возьми, что там происходит на твоей лестнице, Петрюс? – спросил генерал.