Могикане Парижа, стр. 27
– Я принес г-ну Жюстену, школьному учителю, письмо, которое нашла Броканта этой ночью, во время своего обхода.
– Кстати, о школьном учителе, – сказал Сальватор, – ты ведь помнишь, что обещался мне выучиться читать к 15 марта?
– Ну что ж! Сегодня только 7 февраля: время еще есть!
– Ты знаешь, однако, что если ты не будешь в состоянии бегло читать к 15, то 16-го я отнимаю у тебя книги, которые дал тебе?
– Как, даже и те, с рисунками?.. О, господин Сальватор!
– Все без исключения!
– Ну, если так, то знайте, что мы умеем читать, – сказал ребенок.
И, взглянув на адрес письма, он прочел:
«Господину Жюстену, предместье Св. Якова, № 20.
Луидор награды тому, кто доставит ему это письмо».
Как адрес, так и приписка на письме написаны были карандашом.
– Неси скорей! Неси скорей, дитя мое! – Произнес Сальватор, толкнув Баболена в сторону помещения школьного учителя.
Баболен в два шага перешел двор и вошел с криком:
– Господин Жюстен! Господин Жюстен! Вот письмо!..
– Что нам делать? – спросил Жан Робер.
– Останемся, – ответил Сальватор, – очень возможно, что письмо это возвещает что-нибудь новое, и наше присутствие может быть полезно этому мужественному молодому человеку.
Сальватор не докончил еще своих слов, как Жюстен показался на пороге своей комнаты бледный, как привидение.
– А! Вы еще здесь! – воскликнул он. – Слава богу! Читайте, читайте…
И он протянул письмо молодым людям. Сальватор взял письмо и прочел следующее:
«Меня увозят насильно, меня тащат, не знаю куда! Спаси меня, Жюстен! Спаси меня, брат мой! Или же отомсти за меня, мой жених!
Мина».
– О, мои друзья! – вскричал Жюстен, протягивая руки к молодым людям. – Само провидение привело вас сюда!
– Ну, – обратился Сальватор к Жану Роберу, – вы так желали романа. Надеюсь, теперь он начинается, мой друг!
XX. Прямая короче ломаной
С минуту молодые люди переглядывались.
В первый момент их охватило оцепенение, но во второй самообладание уже вернулось к Сальватору.
– Прежде всего, хладнокровие, – произнес он, – дело, кажется, серьезное.
– Но ведь ее хотят похитить! – вскричал Жюстен. – Ее увозят!.. Она призывает меня к себе на помощь!
– Все это совершенно верно, а потому именно и нужно сперва узнать, кто ее похищает и куда увозят.
– О! Как узнать это? Боже мой! Боже мой!
– Все узнается со временем, только нужно терпение, мой дорогой Жюстен. Вы ведь уверены в Мине, не правда ли?
– Как в самом себе!
– Если так, будьте спокойны: она сумеет защитить себя… Баболен здесь еще?
– Да.
– Спросим его.
– В самом деле, – подтвердил Жан Робер, – с этого мы и должны начать.
Все вернулись в комнату школьного учителя.
– Прежде всего, – сказал Сальватор, – дайте луидор этому ребенку для его матери и сколько-нибудь мелочи ему самому.
Жюстен достал из рваного кошелька два луидора и две пятифранковые монеты, которые и передал Баболену.
Но Сальватор овладел рукою ребенка в тот самый момент, как она взяла протянутое ей, насильно раскрыл ее и, к великому отчаянию Баболена, отнял у него один из луидоров и одну пятифранковую монету, возвратил их Жюстену.
– Положите эти двадцать пять франков в ваш кошелек обратно, – произнес он, – через час они, может быть, вам пригодятся.
Затем, повернувшись к ребенку, он сказал:
– Где твоя мать нашла это письмо?
– А я почем знаю? Спросите ее сами, – ответил Гамен недовольным тоном.
– Он прав, – сказал Сальватор, – об этом, конечно, нужно спросить ее. Очень возможно, что она рассчитывает на ваше посещение… Позвольте! Укрепим хорошенько наши батареи… Господин Жюстен, вы должны последовать за этим ребенком к его матери.
– Я готов.
– Погодите… Жан Робер, достаньте оседланную верховую лошадь и приезжайте на ней на Кишечную улицу, № 11.
– Я же отправлюсь сделать заявление в полицию.
Я знаю того человека, который нам может быть нужен… Затем мы встретимся с вами на Кишечной улице № 11, у матери этого ребенка, и там обдумаем дальнейший план наших действий.
– Пойдем, малютка, – сказал Жюстен.
– Оставьте предварительно записку для успокоения вашей матушки, – продолжал Сальватор, – очень воз можно, что вы вернетесь домой очень поздно или даже и вовсе не вернетесь.
– Вы правы, – заметил Жюстен. – Бедная мать! Я забыл о ней.
И он набросал наскоро несколько строк на лоскуте бумаги, который и оставил открытым на столе в своей комнате. Он извещал свою мать без дальнейших объяснений, что полученное только что им письмо потребовало у него в свое распоряжение целый день.
– Ну, теперь идем, – сказал он.
Все трое молодых людей вышли из дому. Было не более половины седьмого утра.
– Вот ваш путь, – сказал Сальватор, показав Жюстену вдоль улицы Урсулинок. – Вот это ваша дорога, – прибавил он, указывая Жану Роберу на Грязную улицу, – а это моя дорога, – продолжал он, направляясь на улицу Святого Якова.
Кишечная улица, как известно каждому, это не что иное, как переулок, идущий параллельно Щепенной улице.
Весь этот квартал напоминал в то время Париж времен Филиппа-Августа. Лужи грязи, окружавшие стены тюрьмы Св. Пелагеи, придавали этому зданию вид древней крепости, построенной среди острова. Эти улицы, шириною не превосходившие восьми или десяти футов, были завалены кучами навоза и мусора. Короче говоря, это были клоаки, где прозябали несчастные обитатели этих кварталов в зданиях, более похожих на чуланы, чем на дома.
Перед одним из таких чуланов Баболен остановился.
– Вот здесь, – произнес он. – Ухватитесь за край моей блузы.
Жюстен ухватился за подол блузы Баболена и, шаг за шагом, стал влезать по крутым уступам, претендовавшим на название лестницы и ведшим к помещению Броканты.
Они достигли двери конуры. Жилище Броканты, казалось, во всех отношениях оправдывало это название: лишь только они поднялись на площадку, раздался пронзительный лай дюжины собак, которые тявкали, рычали и визжали на все голоса, точно свора гончих, напавшая на след.
– Это я, мама, – произнес Баболен, сложив свои руки наподобие слуховой трубы и приставляя их к замочной скважине. – Откройте! Я с гостем!
– Замолчите вы, бешеная сила! – раздался из комнаты голос Броканты. – Ничего не слышно… Да замолчишь ли ты, Цезарь!.. Замолчите вы все!
И при этой команде, произнесенной угрожающим голосом, водворилась полнейшая тишина.
– Ты можешь войти теперь, ты и гость твой, – послышался опять голос.
– А как?
– Тебе стоит только толкнуть дверь: засов не задвинут.
Баболен приподнял защелку, толкнул дверь, в которую пропустил Жюстена, и глазам их представилось зрелище, которое, хотя и не было очень поэтичным, тем не менее, заслуживает нескольких слов.
Это был не более как чердак с осевшей, ветхой крышей. С дюжину собак: догов, пуделей и других пород – обитали в одном из углов комнаты, причем вся эта дюжина была заключена в старую корзину из прутьев, в которой их могло поместиться свободно не более четырех или пяти.
На крестовине, образуемой двумя бревнами, поддерживавшими крышу, сидела ворона, которая махала крыльями, вероятно, выражая тем свою радость во время концерта, устроенного собаками.
На скамейке, прислоненной к нижнему основанию бревна, под подобием полога из лоскутьев материи всех цветов, который поднимался по стене на высоту трех или четырех футов, сидела женщина, на вид лет пятидесяти, высокая, худая и костлявая. Между ее ногами стояла на коленях девочка, которой старуха с особым старанием расчесывала ее длинные черные волосы.
Вся эта сцена, не лишенная своеобразной живописности, освещалась глиняной лампой, поставленной на опрокинутую корзину и похожей по своей форме на те римские светильники, которые находят при раскопках Геркуланума и Помпеи.
Старая женщина, которую Баболен назвал именем Броканты, была одета в темное платье, до того густо покрытое разными заплатами, что представляло собою оттенки всевозможных темных цветов, точно образчики материй портного.