Могикане Парижа, стр. 179

– В нем, действительно, что-то было, – отвечала Броканта, – но я хорошо не помню.

– Зато я хорошо помню: в нем были часы.

– Это правда, г-н Сальватор, маленькие часы, очень маленькие, очень маленькие.

– Такие маленькие, что ты о них забыла… Что ты сделала с этими часами?

– Что я с ними сделала? Я не знаю, – сказала Броканта, проходя мимо Розы, чтобы скрыть от Сальватора цепочку, которая была на шее ребенка.

Сальватор взял старуху за руку и повернул ее:

– Погоди, – сказал он. – Что это у Розы на шее?

– Г-н Сальватор, – проговорила Броканта, колеблясь, – это…

– Это, – вскричал ребенок, вынимая часы, – это часы, которые были в письме.

Она подала часы Сальватору.

– Ты мне их даешь, Роза? – спросил молодой человек.

– Вы хотите сказать: отдаешь, мой добрый друг? Они мне не принадлежат, и я могла носить их до тех пор, пока о них не спросят… Возьмите, г-н Сальватор, – прибавила девочка, – я их очень берегла.

– Но эти часы стоят, по крайней мере, шестьдесят франков! – закричала Броканта. – И так как я их нашла…

– Я дам другие Розе… Тебе они будут еще больше нравиться, дитя мое, не правда ли?

– О! Гораздо больше, г-н Сальватор, потому что мне дадите их вы.

– Кроме того, Броканта, вот тебе пять луидоров, на которые ты можешь купить ей весеннее платье и шляпу. В первый хороший день я повезу ее гулять. Ребенку нужен воздух.

– Да, да! – вскричала Роза, прыгая и хлопая в ладоши.

Броканта заворчала, но Сальватор поглядел на нее пристально, и она замолчала.

Сальватор, получив часы, за которыми он и пришел, хотел уйти, но Розе вздумалось идти с ним.

– Нет, нет, – ответил ей Баболен, ревностный в исполнении своих обязанностей. – Я провожу г-на Сальватора.

– Уступи мне твое место сегодня, – просила Роза.

– О, – возразил Баболен, – а я?

Сальватор положил ему в руку небольшую монету.

– А ты останешься здесь. – Он понял, что Роза хотела ему что-то сказать, и повел с собой ребенка.

Когда они были в передней, Роза бросилась ему на шею и поцеловала его.

– О, г-н Сальватор! – сказала она. – Как вы добры, как я вас люблю.

Сальватор посмотрел на нее, улыбаясь.

– Не хочешь ли ты еще что-нибудь сказать мне? – спросил он.

– Нет, – сказала девочка, посмотрев на него с удивлением. – Я хотела вас поцеловать, вот и все.

Сальватор, улыбаясь, поцеловал ее в свою очередь. В этой его улыбке было невыразимое блаженство: нежность ребенка действовала на зачерствевшее сердце мужчины, как лучи солнца на замерзшую землю.

Он ласково погладил рукой смуглую щечку Розы.

– Благодарю, малютка, – сказал он. – Ты понимаешь, как много доброго делаешь ты мне.

И поцеловав ребенка еще раз, он ушел.

Часть IX

I. Ждать и надеяться

Сальватор, пройдя улицу Ульм и миновав Урсулинскую и Св. Якова, добрался, наконец, до предместья.

Читатель, разумеется, догадался, куда он шел.

Остановившись у двери школьного учителя, он позвонил. Звонок проведен был на первый этаж, чтобы посетители не беспокоили Жюстена во время классных занятий.

Ему отворила Целестина. Бледное лицо молодой девушки покрылось ярким румянцем при виде Сальватора.

– Господин Жюстен дома? – спросил молодой человек.

– Он у матери; потрудитесь подняться наверх. Мы только что о вас говорили. Действительно, часто приходилось членам этого бедного семейства говорить о Сальваторе. Они поднялись по лестнице, прошли мимо пустой комнаты Мины и вошли к госпоже Корби. У печки, где обыкновенно собиралось все семейство, сидели слепая старуха, добряк Мюллер и Жюстен.

Все было по-прежнему, только за эти шесть недель все лица состарились на десять лет.

Особенно страшно было смотреть на старуху Корби: ее лицо приняло вид желтой восковой маски, волосы совершенно поседели. Она сидела согнувшись и, казалось, не старалась даже узнать вошедшего.

Это была олицетворенная немая скорбь, но скорбь христианская, выражающаяся в терпении и покорности.

Она так незаметно наклонила голову, узнав голос вошедшего, что Сальватор мог принять ее за мраморную статую Богоматери у подножья креста.

Лицо добряка Мюллера несло также следы глубокой печали. Считая себя виновником случившегося несчастья, так как ему первому пришла в голову мысль отдать в пансион Мину, и он же принес адрес госпожи Демаре, Мюллер не переставал горько упрекать себя; вместо того, чтобы утешать Жюстена, он сам нуждался в поддержке и утешении.

Жюстен, напротив, казался менее печальным, чем следовало ожидать.

В первые дни, когда он еще не вел занятий в классах, отчаяние его было безгранично. Но потом, испив, так сказать, до дна, до последней капли чашу безнадежного горя, он как будто переродился, окунувшись в живительную купель из горьких трав, – откуда вышел сильный и крепкий, способный поддержать и ободрить других, несмотря на свою крайнюю впечатлительность.

Увидев Сальватора, он встал и пошел к нему навстречу. Молодой человек с чувством пожал его руку. Мюллер подал стул гостю и предложил ему, скорее для очистки совести, чем в надежде получить удовлетворительный ответ, – вопрос, ставший роковым приветствием этого несчастного семейства:

– Новости есть?

С тех пор, как Мина уехала, этот вопрос постоянно вертелся у каждого из них на языке: возвращалась ли Целестина домой, Жюстен и его мать спрашивали ее.

– Новости есть?

Случалось ли Жюстену отлучиться на короткое время из дома, при его возвращении Целестина и мать предлагали ему тот же вопрос. То же самое случалось и с Мюллером при его ежедневных посещениях этого семейства.

Родственники, которые живут в ста шагах от поля битвы и которые дрожат за жизнь дорогих им людей, не могли бы с большим трепетом собирать известия от каждого встречного. В этот день, как мы уже сказали, очередь предложить неизменный вопрос выпала на долю Мюллера.

– Есть! – ответил коротко Сальватор. Услыхав это, Целестина пошатнулась и оперлась о стену, мать мгновенно поднялась со своего места и выпрямилась во весь свой рост, Жюстен упал на стул, Мюллер задрожал.

Никто не решился повторить вопрос.

– Да! – ответил еще раз молодой человек.

– Говорите! Говорите! – закричали все в один голос.

– О! Пожалуйста, не ожидайте слишком хороших вестей, чтобы не разочароваться. То, что я принес вам, столько же печально, сколько и радостно.

– Говорите! – воскликнул Жюстен.

– Говорите! – повторили другие.

Сальватор вынул из своего кармана крошечные часики и, показывая их Жюстену, спросил:

– Прежде всего скажите мне, друг мой, узнаете ли вы эту вещицу?

Жюстен бросился к часам с радостным криком.

– Часы Мины! – воскликнул он, покрывая их поцелуями. – Эти самые часы подарил я ей в последний день ее рождения! Как любила она их! Она уверяла меня, что никогда не расстанется с ними, ни днем, ни ночью, а между тем, они не на ней… О! Скажите, ради бога, – как и зачем рассталась она с ними?

Мать снова опустилась на стул. Она сделала движение головой, будто из ее груди хотел вырваться крик, как у Иакова при виде окровавленной одежды Иосифа: «Хищные звери разорвали сына моего!»

– Нет! Нет! – сказал живо Сальватор. – Нет, будьте спокойны, – ваше дитя живо! Мина не умерла. Я ее видел!

– Вы?! – вскрикнул Жюстен, бросаясь на шею молодому человеку и обнимая его. – Вы видели Мину?

– Да, мой милый Жюстен.

– Где?.. Когда?.. Любит ли она еще меня?

– Она вас любит, любит больше, чем когда-либо, – ответил Сальватор, стараясь сдержать порывы Жюстена и казаться хладнокровным.

– Она сама вам это сказала?

– Да, сказала сама.

– Когда?

– Нынешней ночью.

– Но скажите скорей, где вы ее видели?

– А вы, дорогой Жюстен, дайте мне время рассказать все вам.