Могикане Парижа, стр. 162
– Вы в какой именно день приехали в Париж?
– В воскресенье на масленой, так что видел даже, как проводили быка, который был в этом году особенно хорош! Говорят, его откармливали на прекрасных пастбищах долины Ок. Да здесь нет ничего удивительного. Долина Ок расположена в самых благоприятных условиях, с одной стороны она защищена…
– Если вам все равно, мосье Жибасье, оставим пока долину Ок.
– Очень охотно!
– Скажите-ка лучше, как вы провели воскресенье на масленой?
– Довольно весело, благодарю вас, мосье Жакаль. Мне пришлось встретиться с несколькими старыми приятелями, и мы вдоволь подурачились.
– А в понедельник?
– В понедельник я наносил визиты.
– Визиты?
– Да, несколько официальных и один почетный.
– Это было днем?
– Да, мосье Жакаль, разумеется, днем.
– А вечером?
– Вечером?..
– Ну, да.
– Черт возьми!
– Да в чем же дело?
– Впрочем, разве можно в чем-нибудь отказать своему спасителю… – проговорил Жибасье, как бы про себя.
– Что вы хотите этим сказать?
– Вы желаете, чтобы я поднял перед вами темную завесу моей частной жизни. Хорошо. Для вас я сделаю даже и это. В понедельник, в одиннадцать часов, я…
– Этого не нужно! Оставим тайны вашей частной жизни и будем продолжать.
– Тем лучше для меня.
– Что вы делали во вторник?
– О, я предавался самому невинному удовольствию! Я гулял по эспланаде Консерватории с фальшивым носом.
– Но ведь для этого у вас была особая причина.
– Презрение! Мизантропия и больше ничего! Утром я ходил смотреть на участников маскарада, и они показались мне отвратительными! Увы! Вот исчезает еще один из наших хороших старых обычаев. Я, разумеется, не честолюбив, но будь я префектом полиции…
– Оставим и это и перейдем к вечеру вторника…
– К вечеру вторника?.. А! Мосье Жакаль, вы опять хотите, чтобы я поднял густую завесу с моей частной жизни.
– Вы были в Версале, Жибасье?
– Я этого и не отрицаю.
Жакаль как-то странно улыбнулся.
– Зачем вы туда ездили?
– Чтобы прогуляться.
– Вы? Вы ездили в Версаль гулять?
– Да. Я почему-то очень люблю этот город, полный напоминаний о великих королях; здесь какой-нибудь этакий фонтан, там группа…
– Вы были в Версале не один?
– Да разве человек может быть когда-нибудь на земле совершенно один, мосье Жакаль?
– Послушайте, Жибасье, мне некогда выслушивать все ваши глупости! Вы устраивали похищение молодой девушки из пансиона мадам Демаре?
– Это совершенно верно, мосье Жакаль.
– И в награду за это вы получили те пять тысяч франков, о которых только что говорили?
– Теперь вы и сами видите, что я их не украл, иначе, если бы я уже не был приговорен к каторге на всю жизнь, мне, наверное, прибавили бы еще годиков двадцать.
– Ну, и когда девушка очутилась в руках Лоредана де Вальженеза, что с нею сталось?
– Как! Вы знаете…
– Я вас спрашиваю, что сталось с девушкой после того, как мадемуазель Сюзанна вам ее выдала.
– О, мосье Жакаль, если мосье Делаво вас потеряет, это будет великой утратой и для него, и для Франции!
– В третий раз спрашиваю вас, Жибасье, что сталось с девушкой?
– О, что касается этого, то я и сам не знаю.
– Обдумывайте хорошенько то, что вы говорите!
– Клянусь вам честью Жибасье, мосье Жакаль, что мы только посадили ее в карету, а после этого я ничего даже не слыхал о ней. Тешу себя надеждой, что теперь молодая чета совершенно счастлива и что, значит, и я содействовал счастью хотя бы двух своих ближних.
– А вы сами, что вы делали после этого дня? Или вы, может быть, и этого не знаете?
– Я стал очень экономен, почтеннейший мосье Жакаль, и, зная, что золотой ключ отпирает все двери, хотел найти себе в этом умном и трудолюбивом городе Париже какое-нибудь почтенное положение.
– Нельзя ли узнать, какое именно?
– Мне хотелось сделаться менялой… Но, к несчастью, у меня не было достаточного капитала, чтобы купить себе хоть полпая в какой-нибудь конторе. Однако в ожидании того, что, может быть, провидению угодно будет милостиво взглянуть и на меня, несчастного, как выражался мой кроткий Габриэль, я стал каждый день бывать на бирже, чтобы посмотреть, как совершались тайны великих дел. Я понял механизм ажиотажа и устыдился, что так понапрасну растратил свою жизнь! Я понял, что зарабатывать на свое существование этим способом неизмеримо легче, чем так, как делал это я. Мало-помалу я перезнакомился со многими почтенными биржевиками, и они, признавая мою смышленость, чуткость и знание дела, стали обращаться ко мне за советами и отдавали мне некоторую долю своих барышей.
– Ну, и это дело вам удалось?
– Удалось настолько, что через месяц у меня было тридцать тысяч франков чистого капитала, т. е., по крайней мере, вчетверо больше того, что я заработал в течение всей моей трудовой жизни! Имея в руках такое состояние, я сделался совершенно честным человеком.
– В таком случае вас, вероятно, теперь совсем узнать нельзя! – вскричал Жакаль.
Он достал из кармана спички и потайной фонарь, зажег его и поднес к лицу Жибасье. Но он был до того перепачкан тиной и кровью, что его было действительно трудно узнать.
Часть VIII
I. Жакаль открывает шестьдесят лиц
Жакаль с минуту смотрел на каторжника. Он испытывал видимое удовольствие, сидя против этого искусного игрока с четырьмя тузами в руке.
– Мне, в самом деле, нравится ваше благородное лицо, Жибасье. Годы, как легкие тени, пронеслись, не оставив на нем ни малейшего следа. Но здесь такой мрак, сделайте одолжение, подержите свечу и посветите: мне нужно написать несколько слов.
Жибасье взял восковую свечу. Жакаль вынул из своего неистощимого кармана записную книжку, вырвал листок бумаги и принялся писать на коленях, приглашая Жибасье продолжать.
– Продолжение моей истории печально, – сказал каторжник. – Когда я был богат, у меня было много друзей, а вместе с ними и врагов. Это состояние, которое я скопил ценою собственных трудов, сделалось достоянием людей, лишенных наследства. Когда я вчера вечером возвращался домой от моего банкира, меня схватили за ворот, исцарапали, избили, ограбили и, в конце концов, бросили в колодец, где я встретился с вами.
Жакаль поднялся, схватил конец веревки, прикрепил к ней только что исписанный клочок бумаги и закричал своим помощникам: «Тащите!» С легкостью ночной бабочки вылетела бумага из колодца на землю, и веревка, освобожденная от излишней тяжести, снова опустилась.
Один из полицейских подошел к фонарю и прочитал: «Я посылаю вам человека, которого вы обязаны сохранить. Препроводите его в госпиталь и не теряйте из виду. Передайте мне, пожалуйста, веревку».
– История ваша очень трогательна, любезный Жибасье, – заметил инспектор, – но после стольких бурных часов, проведенных вами, вам нужен отдых. В эту пору ночи еще свежи: позвольте предложить вам более безопасное и в гигиеническом отношении более удобное помещение.
– Вы слишком добры, г-н Жакаль.
– Помилуйте! Между старыми знакомыми…
– В таком случае вы меня обязываете.
– Неужели это вас тяготит?
– Быть может, – сказал Жибасье задумчиво, – труднее принимать услугу, нежели оказывать ее.
– По этому поводу древние написали много прекрасных вещей, Жибасье. Но потрудитесь привязаться покрепче, устройтесь поудобнее.
Жибасье сделал узел на конце веревки, просунул в петлю свои ноги, зацепился руками за веревку и закричал: «Тащите!»
– Счастливого пути, любезный Жибасье! – сказал Жакаль, с живым интересом глядя ему вслед, так как через несколько минут ему предстояло сделать то же самое. – Хорошо, – прибавил он, видя, что каторжник исчез в воздухе.
Веревка снова опустилась. Жакаль зацепил крючок за пояс, удостоверился, что пряжки крепко застегнуты, и, закричав: «Тащите!», в свою очередь, стал подниматься. Но едва поднялся он на десять метров, как снова закричал: