Только не дворецкий, стр. 105

— Полиция-то теперь что-нибудь сможет раскопать, когда у них есть подозреваемый, — сказал доктор Малборо. — Чего я не понимаю — как у вас вообще появилось подозрение? С какой стати вы заподозрили столь безупречного джентльмена в сутане?

Отец Браун улыбнулся.

— Пожалуй, — сказал он, — это требовало специальных знаний. Почти профессиональных, хотя в необычном смысле. Вы знаете, что мы часто жалуемся на страшное невежество во всем, что касается нашей религии. Но все гораздо забавнее. В самом деле, Англия мало знает о римской церкви — и это не так уж удивительно. Но Англия мало знает и об англиканской церкви. Даже меньше, чем я. Вы удивитесь, как плохо публика понимает внутренние англиканские противоречия; множество народу, в сущности, не представляет, что такое Высокая церковь и Низкая церковь, не понимает, в чем разница даже в их обиходе, не говоря уж об исторических и философских концепциях, которые стоят за каждым из направлений. Это невежество проявляется в каждой газете, в каждом популярном романе или пьесе.

Первое, что меня поразило, — как все перепутано в голове у почтенного духовного лица. Чтобы англиканский пастор так заблуждался насчет всего англиканского! Он вроде бы слыл за старого тори, представителя Высокой церкви, и при этом называл себя пуританином. Такой человек в личных пристрастиях вполне может питать склонность к пуританству, но он никогда не назовет это таким словом. Подмостки приводили его в ужас — он не знал, что в Высокой церкви такая театрофобия не слишком распространена, в отличие от Низкой церкви. Он говорил о дне субботнем как истинный пуританин, а в комнате держал распятие. Очевидно, он понятия не имел, как должен себя вести благочестивый пастор, и пошел по самому простому пути: был торжествен, суров и обличал мирские утехи.

Все это время я как будто что-то припоминал, и наконец меня осенило. Это пастор из пьесы. Это в точности такой плохо прописанный почтенный старый глупец, которого мог придумать популярный драматург или актер старой школы, если уж им пришлось бы придумывать нечто столь нелепое, как набожный человек.

— Не говоря уж о медике старой школы, — добродушно сказал Малборо, — который и вовсе ничего не знает о набожности.

— Вообще-то, — продолжил отец Браун, — для подозрения была и другая причина — более простая и явная. Она касается Темной Леди из Гянджа, которую считали деревенским вампиром.

У меня довольно быстро сформировалось мнение, что эта дама — не столько темное пятно на репутации деревни, сколько луч света. К ней относились как к загадке, но ничего загадочного в ней не было. Она приехала туда совсем недавно, совершенно открыто, под собственным именем, чтобы помочь расследованию в связи с гибелью мужа. Он не очень-то хорошо к ней относился, но у нее были принципы, которые заставляли отдавать дань брачным обетам и правосудию. По той же причине она осталась жить в доме, возле которого был найден мертвым ее супруг. Помимо Деревенской Вампирши был еще один явно невиновный человек:

Беспутный Сын. Он тоже не скрывал своей профессии и прежней связи с актерским сословием. Вот почему его я подозревал меньше, чем его отца. Но вы, конечно, уже сами догадались, какова была настоящая и самая важная причина для подозрений в адрес пастора.

— Да, я, пожалуй, понял, — сказал доктор, — вы ведь поэтому вспомнили про актрису.

— Да, я имею в виду его фанатичное нежелание видеть актрису, — сказал священник. — Дело вовсе не в том, что он не желал видеть ее. Он боялся, что она его увидит.

— Да, понимаю, — согласился его собеседник.

— Если бы она увидела преподобного Сэмюэла Хорнера, она мигом узнала бы совершенно непреподобного актера Хэнкина, переодетого пастором и при этом вынашивающего коварные планы под своей сутаной. Что ж, вот мы и разобрались в этой простой деревенской идиллии. Вы не станете отрицать, что я сдержал слово — я показал вам, что в деревне есть кое-что гораздо более зловещее, чем труп, и даже чем труп, нафаршированный ядом. Черные одежды пастора, нафаршированные шантажистом, тоже заслуживают внимания — и мой живой человек куда смертоноснее, чем ваш мертвец.

— И правда, — сказал доктор, устраиваясь поудобнее среди подушек, — если выбирать приятную компанию для поездки по железной дороге, я предпочту мертвеца.

Марджери Аллингем

Перевод и вступление Алины Курышевой

МАРДЖЕРИ Луиз Аллингем родилась в Лондоне, но вскоре после ее рождения семья переехала в провинцию, в графство Эссекс. Дом журналиста и писателя Герберта Джона Аллингема был всегда открыт для собратьев по перу, а маленькая Марджери начала обучаться литературному мастерству уже на седьмой свой день рождения, когда ей выделили собственный рабочий кабинет. Родители серьезно относились к образованию дочери. Три года она училась в школе Эндслей-хаус в Колчестере, затем в школе Перса для девочек в Кембридже, а завершила образование в Политехническом институте на Риджент-стрит в Лондоне, где изучала сценическую речь и драму. На этом настоял отец — он верил, что сцена излечит ее от заикания и снобизма, и, по всей видимости, его надежды оправдались.

К восемнадцати годам Аллингем уже активно писала рецензии и рассказы, а первый ее роман вышел в 1923 году. Своего будущего мужа, Филиппа Янгмена Картера, она встретила в институте — одаренный и энергичный юноша изучал там живопись. Оказалось, что у отца Марджери был роман с матерью Филиппа, когда они оба учились в Кембридже; они даже были помолвлены, но помолвка расстроилась. Отношения Филиппа и Марджери оказались прочнее — они поженились в 1927 году и прожили вместе всю жизнь.

Первое время Марджери подрабатывала тем, что превращала немые фильмы в романтические повести, которые потом печатались в газетах. Но вскоре необходимость в этом отпала — детективные романы принесли ей успех. У них с мужем образовался своего рода творческий союз: Филипп Картер создавал обложки и иллюстрации к ее книгам, помогал жене придумывать сюжеты и даже написал несколько детективных рассказов.

Сама Аллингем делила свою писательскую деятельность на две части: все, что приносило ей радость творчества, она «писала правой рукой», а все, написанное ради заработка, отводилось «руке левой». Хотя по делам семейной паре приходилось много времени проводить в Лондоне, жизнь там казалась Аллингем тяжкой обязанностью, и настоящим домом для нее всегда оставался Д’арси-хаус в родном графстве Эссекс, к которому она на всю жизнь сохранила самые нежные чувства, — супруги купили этот дом в 1934 году. Именно там она создала все двадцать пять «праворуких» романов, а во время войны, когда Филипп служил в армии, уехала туда — в самую уязвимую часть страны — и проявила редкостную стойкость и патриотизм, заботясь об эвакуированных из Лондона. Несмотря на жизнерадостную натуру и творческое признание, в жизни Аллингем были тяжелые периоды. В 1940 году у нее нашли заболевание щитовидной железы, к началу 1950-х ее уже несколько раз приходилось госпитализировать. Умерла она в 1966 году от рака и была похоронена на кладбище церкви Святого Николая близ ее дома в Эссексе. Филипп закончил за нее недописанный роман.

Марджери Аллингем справедливо считается одной из четырех «королев детектива» наряду с Агатой Кристи, Дороти Сэйерс и Найо Марш. Аллингем, вступившая в 1934 году в Детективный клуб, считала, что детективный роман — это ящик, в котором четыре стены: убийство, загадка, расследование и правдоподобное решение. Только под защитой этих стен она чувствовала себя уютно — жанр определял логику и рамки, в пределах которых ее фантазия вольна была добиваться достоверности. Ранние произведения Аллингем отличаются красочностью, более зрелые — глубиной психологизма. Именно внимание к личности, предвосхитившее рождение психологического детектива, стало самым важным ее вкладом в сокровищницу жанра. От книги к книге мастерство Аллингем полнее всего проявилось в раскрытии личности Альберта Кэмпиона — сыщика-аристократа, человека кристальной честности.