Остров Русь (сборник), стр. 47
Но продолжить Алеша не дал. В пароксизме хмельной искренности он заявил:
— И это тоже вранье. По правде-то так дело обстоит: днем она баба как баба, очень даже симпатичная, а вот ночью — лягушка! Надоело мне это до смерти, вот в Киев и подался. Лучше службу служить, чем с лягушкою жить.
Иван растерянно переводил взгляд с Алеши на Бояна, не зная, кому из них верить, чему отдать предпочтение — красоте или правде.
— Ох ты горе горькое, — взвыл тут Алеша, — разбередил ты, гад, душу мне! Как вспомню жизнь свою, так тошно становится! Не сыпь мне соль на рану, дед, хватит! Расскажи-ка лучше о себе ты, Добрынюшка. Мы-то с Ильей и так все знаем, а вот Ване, добру молодцу, в новинку да в урок будет.
Добрыня, с трудом приподняв голову, согласился:
— Будь по-твоему, Алеша. Слушай, Ванечка. Расскажу-ка тебе я о том сейчас, как со Змеем поганым во честном бою я племянницу князеву вызволил — красну девку Забаву Путятишну.
Изрядно пьяный Боян, не остывший от распри с Алешей и преисполненный духа противоречия, перебил его:
— «Во честном бою…» Да все ж знают, что вы с тем Змеем уговор держали друг на друга не нападать. Он и не ожидал ничего, когда ты в чертоги его ворвался.
Добрыня покраснел как рак, свирепо глянул на сказителя и молвил:
— В честном ли бою, не в честном ли, а Забаву Путятишну вызволил.
— Еще б тебе ее не вызволить, когда втюрился в нее по уши. Только было сватов прислал, как Змей ее из-под носа и увел. Между прочим, с ее же согласия.
Вокруг раздались смешки. Иван огляделся. Все посетители кабака промеж собой вовсе не разговаривали, а внимательно прислушивались к беседе за их столом.
Добрыня, вновь многозначительно взявшись за рукоять меча, произнес с расстановкой:
— А уверен ли ты, Боян, в словах своих?
— А чего же мне неуверенным быть? — вопросом на вопрос ответил тот, не заметив угрожающего жеста. — Аль не я в твоих сватах ходил?
— Чего ж Забава не пошла за меня, как ты думаешь? — спросил Добрыня ледяным тоном, явно Бояна провоцируя. А тот, как это порой бывает свойственно людям творческим, не заметил подвоха и упивался своей осведомленностью:
— А чего тут думать-то? Владимир не отдает. Рылом, говорит, ты, Добрынюшка, не вышел…
Вокруг вновь одобрительно загоготали.
— Ну все, дед, — побледнев, тихо сказал Добрыня Никитич и стал медленно-медленно подниматься со скамьи, — договорился ты.
Тут лишь Боян очнулся от эйфории.
— Добрыня, ты мне друг, но истина дороже, — пролепетал он, осторожно сполз со скамьи и попятился к двери.
— Врешь, не уйдешь! — вскричал богатырь и, взмахнув саблей, вскочил прямо на стол.
Юрким выхухолем лесным скользнул Боян в дверь, а все прочие присутствующие повскакали с мест и кто мечом, кто саблей острой, а кто и булавой пудовой принялись размахивать в воздухе, то и дело задевая соседей…
Не долго думая Иван схоронился под стол. Под столом было тихо и уютно. «Так, — подумал Иван, — пора смываться. Однако пойду-ка я за Бояном прослежу. Все-то этот дед знает. Ежели с ним дружбу свести, вскорости я всех подноготных киевских знатоком стану. А три богатыря уж так набрались, что, пожалуй, моего исчезновения и не заметят…»
С мыслью этой он на четвереньках пополз к выходу. Вокруг хрустели мебель да косточки богатырские. Но внизу было вполне безопасно.
Выбравшись наружу в душную летнюю ночь, в свете звезд Иван увидел невдалеке сутулую фигуру улепетывавшего по Муромской дороге Бояна и кинулся за ним.
Глава пятая,
в которой Иван впервые видит зеленоволосого человека и принимает участие в совещании ВБО
Иван бежал за Бояном резвым богатырским шагом. Когда Боян подозрительно оглядывался, дурак делал вид, что бежит в противоположную сторону, и успокоенный певец продолжал свой путь. Скоро они добрались до придорожного камня, и Боян, мусоля во рту палец, принялся громко читать надписи.
— Налево пойдешь — в болоте пропадешь, прямо пойдешь — в кабак попадешь, направо пойдешь — к избе-читальне придешь… Ага!
Боян побежал направо, и заинтригованный Иван продолжил преследование. Вскоре показалась изба-читальня — большое каменное строение, откуда шел нестройный гул, напомнивший Ивану трактир в день большого празднества.
Боян замедлил шаг, пригладил бороду и вошел в двери дубовые. Иван шмыгнул следом.
Огромное помещение, залитое светом десятков свечей, гудело, как растревоженный улей. Повсюду — на лавках у стен, на полу, на кадках с березками — сидели бояны. Некоторые лениво перебирали струны гуслей, другие, насупившись, разглядывали соседей, и почти все похлебывали медовуху из глиняных крынок. Иван, разинув рот, подумал: «Охохонюшки! Все бояны вместе собрались! А ежели, не ровен час, печенеги сюда нагрянут? Без песен останемся!..»
Твердо решив постоять на страже русской культуры, Иван сел в уголок, положил булаву по правую руку, сабельку — по левую и стал ждать. Вначале бояны с подозрением косились на него, потом кто-то хлопнул себя по лбу и громким шепотом сообщил:
— Критик!
Все тут же успокоились, потихоньку поставили на пол крынки с медовухой и приняли благообразный вид. Вовремя, потому что в центр зала неспешно вышел высокий моложавый мужчина с добрыми глазами на суровом лице. {44} Достав из-за пазухи маленькие гусли, он призывно потренькал. Наступила тишина.
— Ну вот, все и собрались, — негромко сказал Боян с добрыми глазами. — И хорошо. Скоро начнем песни петь. Рад я, что никакая распутица нам не помеха и даже набег хазаров не помешал приехать всем русским боянам. Дружба наша — залог песен веселых.
— А веселье на Руси есть питие, — гнусавым голосом сказал сидящий рядом с Иваном лысый боян.
Раздался одобрительный смех, и в рядах вновь замелькали крынки с медовухой.
— Верхушкин {45}! — строго посмотрел на лысого председательствующий боян. — Нельзя же так прямо! Вначале песни петь будем, потом разрешаю немного расслабиться. Только тихонько, чтобы простых русичей не пугать. А то, сами понимаете, трудно каждый раз для сбора новую избу искать. Первую избу-читальню, где собирались, народ до сих пор стороной обходит; у синего моря собирались — так после нашего отъезда избу в питейный дом переделали…
— Почему? — ахнул кто-то.
— Потому что запах не выветривался, а книги все — спалили.
— Неправда, половину я вынес! — торжествующе достал из кармана закопченный берестяной свиток боян в первом ряду.
— Ладно-ладно, не будем понапрасну ссориться. Все мы понимаем, что, не будь нас, и читален бы не было. Давайте лучше решим, что сегодня делать будем. Предлагаю разбиться на маленькие группы, спеть друг другу свои песни, а потом обсудить их.
— Да мы и так уже спелись! — протестующе крикнул боян Верхушкин. — Можем сразу все обсудить, а потом веселью предаться!
— Он дело говорит, директор, — поддержал Верхушкина тот самый старенький седой боян, который только что с Иваном и тремя богатырями сидел в кабаке. — Все мы понимаем, что здесь собрались настоящие пивцы… певцы то есть. Профессионалы! Не побоюсь даже сказать, гении. Чего ж нас, гениев, обсуждать? Лучше мы молодежь послушаем, решим, что с ней делать…
— Лапкин {46}! — погрозил ему пальцем директор. — Нам гении не нужны. Нам нужна чистота звука!
Все дружно закивали. А боян-директор продолжал развивать свою мысль:
— Помните, как в первый раз мы собрались? Какой разброд был в певческом деле? Отдельные именитые певцы пели в полный голос, а нас и слушать никто не хотел! И вдруг мы собрались кучкой, созвали народ и исполнили концерт «Версты былинные» {47}! Поодиночке нас бы закидали тухлыми кокосами, а когда мы вместе были — побоялись! И пусть кое-кто возмущался некоторой разноголосицей, все равно признано было, что многие из нас имеют слух, а некоторые — голос. Да что говорить, независимо от слуха и голоса все мы сочиняем и собственные былины!