Лед и пламень, стр. 12

Вскоре после гражданской войны, во время работы в Крымской ЧК, я познакомился с Константином Тренёвым. Мы с ним часто встречались в домашней обстановке, беседовали о самых разных делах. Была у него не очень приятная для собеседников привычка: слушает, слушает, а потом раз — и что-то запишет на спичечном коробке, на клочке газеты. И опять слушает.

— Костя, ты что?

— Просто слово одно вспомнил. Ты давай рассказывай.

Я и старался: выкладывал ему всевозможные побасёнки из партизанской матросской жизни — знал их много.

Прошли годы, я жил уже в Москве. Знакомства мы не прерывали. Тренёв познакомил меня с артистом Малого театра— таким знаменитым, что, несмотря на общительный характер, я при нём и говорить стеснялся.

Это был народный артист республики Степан Леонидович Кузнецов, любимец публики, в совершенстве владевший даром сценического перевоплощения. С. Л. Кузнецов играл в пьесах Гоголя, Чехова, Островского, Сухово-Кобылина, Шоу, Погодина.

Каждый раз, увидев Кузнецова, я замолкал. Это сердило Тренёва. И он однажды сказал:

— Ваня, не стесняйся, это же парень свой в доску.

Слова эти он произнёс с моей интонацией и настолько похоже, что все рассмеялись — очень уж несвойственна была такая фраза самому Тренёву — мягкому, интеллигентному.

Пришёл день, когда Тренёв прислал мне билеты в театр:

— Приходи на премьеру моей пьесы.

Пришёл — и увидел: знакомый артист Швандю играл. И услышал я свои словечки. Очень смеялся. Тренёв потом как-то обмолвился:

— Швандю писал с тебя, —и улыбнулся. —Признайся, очень он похож на тебя, каким ты был в гражданскую…

Тренёв приохотил меня к театру, я старался теперь не пропускать премьер. Ну, а кино все мы любили и каждый новый фильм воспринимали как событие. Их тогда немного выпускалось. А однажды я и сам был киноартистом. Когда шли съёмки фильма «Клятва», режиссёр Михаил Чиаурели обратился ко мне:

— Иван Дмитриевич, выручите! На все роли артисты подобраны — на вашу не можем найти.

Пришлось сыграть самого себя.

Больше я с кино не сталкивался так непосредственно, хотя и есть у меня там друг — Марк Донской. Думал ли я в 1920 году, когда в партизанской Крымской повстанческой армии встретил не по летам серьёзного и отважного паренька, что пройдут годы и весь мир узнает его — народного артиста СССР, лауреата Государственной премии, Героя Социалистического Труда коммуниста Марка Донского! Броского внешне в нём ничего не было, разве только густая копна волос, да в глазах неиссякаемое любопытство к жизни.

Но Марку были свойственны обстоятельность, не по годам зрелая рассудительность. Партизанское житьё известное, дисциплина была не армейская, во время гражданской войны партизаны, бывало, и митинговали. Донской никогда лишнего слова не скажет. Человек редкой целеустремлённости и организованности, он словно с пелёнок усвоил правило: приказ начальника — закон для подчинённого. Телосложения Марк был явно не богатырского, но ни разу не пожаловался, все старался другим помочь. Таким и остался Марк Семёнович, скромным, очень простым, выдержал испытание славой.

Очень я рад, что есть у меня такие друзья, как Марк Донской.

В ПАРТИЗАНСКОМ КРЫМУ

Работая в мастерских порта, я потихоньку разыскивал старых друзей, обретал новых.

Но пришёл день, когда мне надоело жить с постоянной оглядкой. Хотелось воевать с белогвардейцами с оружием в руках. Я тайком сел в товарняк и скоро был в Джанкое, а оттуда пробрался к своим и стал бойцом, а затем начальником ремонтных мастерских. Когда наша армия отступала под напором белогвардейских полчищ, Иван Лепетенко поручил отряду моряков, и мне в том числе, взять на заводе «Анатра» в Александровске (ныне Запорожье) лучшие станки и установить их в 12 вагонах типа «пульман». В этом деле очень помогли нам рабочие местного железнодорожного депо. Часть из них уехала с нами. Во время отступления наших войск начальник бронесил 12-й армии Чугуникин выпросил наши мастерские у Лепетенко. Мы остались в Злынке, штаб 12-й армии дислоцировался в Новозыбкове. Я поехал в Гомель за орудиями для прикрытия наших мастерских. Мы срезали лафеты и приспосабливали орудия к вагонам. Так наш «завод на колёсах» получил солидное подкрепление. А сам я подхватил там тиф. Едва встав на ноги, удрал из больницы в свои мастерские. Военный комендант Гомеля на паровозе отправил меня в Злынку. В общей сложности я проработал в мастерских — 12-й и 14-й армиях — около двух лет.

Мои друзья-подпольщики оставались на своих местах.

Сергей Александрович Леонов, руководивший всеми подпольщиками Крыма, Николай Ярошенко, Сергей Муляренок, Василий Васильев, Антонина Фёдорова, Эмма Кубанцева, Катя Григорович… О каждом из них и о многих других подпольщиках можно написать увлекательную книгу, и это будет повесть о человеческом мужестве, находчивости и выносливости, о преданности делу революции. Поразительным бесстрашием даже среди подпольщиков отличался начальник подрывных команд Александр Петрович Уланский. Позднее он перешёл на работу в ВЧК — ОГПУ, под его непосредственным руководством набирался опыта легендарный разведчик Рихард Зорге.

Многие из них остались моими друзьями на всю жизнь.

Через два года я вернулся в Крым в составе партизанского отряда Мокроусова и судьба свела нас снова.

Опасность подстерегала подпольщиков на каждом шагу — порой там, где её меньше всего ждали. Белые засылали в ряды подпольщиков своих агентов. А что может быть страшнее, чем пользующийся доверием предатель?

Работать подпольщикам в Крыму с каждым днём становилось всё труднее — Врангель перебросил в Тавриду с Кубани крупные воинские части, усилил контрразведку.

Настало время, когда на первый план выдвигалась партизанская борьба.

И партизанские отряды были созданы. Поначалу они были небольшими, разрозненными и очень нуждались в оружии, деньгах, продовольствии.

В 1920 году Крымский подпольный обком партии направил в Харьков своих представителей, чтобы они рассказали руководству ЦК КП(б)У и Реввоенсовету Юго-Западного фронта об истинном положении дел и попросили помощи. На рыбачьей лодке посланцы дошли морем до Одессы, а оттуда приехали в Харьков, где их приняли в Закордонотделе ЦК КП(б)У и в Реввоенсовете Юго-Западного фронта. Партизанам выдали и средства, и продовольствие, и вооружение. Главкомом Повстанческой армии был назначен Алексей Васильевич Мокроусов, один из самых популярных и храбрых командиров. Мокроусову, как главнокомандующему, были даны широкие полномочия. Начальником штаба армии, а впоследствии заместителем командующего стал Василий Погребной.

Был обнародован приказ Реввоенсовета республики—всем морякам, находившимся в частях Красной Армии, отправиться в распоряжение командования морскими силами. Я уехал в Николаев из 12-й армии, в которой воевал около года.

С Мокроусовым мы и встретились в Николаеве.

Я работал тогда в оперативном отделе штаба морских сил Юго-Западного фронта и был несказанно рад встрече с Алексеем Васильевичем, очень уважал его за кристальную честность, прямоту и редкое бесстрашие.

Вскоре Мокроусов уехал в Харьков. Николай Фёдорович Измайлов, командующий морскими и речными силами Юго-Западного фронта, и я, комиссар оперотдела, срочно выехали в Мариуполь для обследования формировавшейся там Азовской флотилии. В Ростове мы опять встретили Мокроусова, возвращавшегося из Харькова. Мокроусов направлялся в Крым и собирал людей для десанта. Разговор у нас был коротким.

— Поедешь со мной? — спросил он.

— Конечно.

В то время ситуация в Крыму ухудшилась. Зимой Юго-Западный фронт упустил возможность овладеть Тавридой, а потом атаки наших войск были отбиты корпусом белогвардейского генерала Слащева. В. И. Ленин обратил внимание Реввоенсовета республики на эти ошибки и подчеркнул, что туда вовремя не двинули достаточных сил. В апреле 1920 года барон Врангель был избран на белогвардейском военном совете в Севастополе главнокомандующим вооружёнными силами Юга России. В июне белые захватили Северный Крым, а к осени Южный фронт стал главным для республики Советов.