Возвращение, стр. 127
Из пасти его вырвался язык пламени. Он рванулся вперёд, отрывая своё тело от кожи Хранительниц, взвился в воздух и воспарил над поляной, хлопая крыльями. Однако кончик его хвоста был по-прежнему прикреплён к щиколотке Идуны, словно светящаяся пуповина. Гигантский ящер устремился к чёрным небесам, испуская чудовищный рык и словно напоминая присутствующим о былой славе своего народа. Потом дракон неожиданно развернулся и завис над поляной, оглядывая эльфов недобрыми глазами.
К тому времени, когда взгляд дракона добрался до него, Эрагон уже понимал: это не видение, а живое существо, вызванное из небытия и управляемое магией. Пение Сапфиры и Глаэдра звучало все громче, перекрывая все прочие звуки. А в вышине призрак их собрата, совершив вираж, скользнул вниз, задевая эльфов своими невесомыми крыльями, и приземлился возле Эрагона, обволакивая его своим колдовским взглядом и словно втягивая в себя. Движимый неясным инстинктом, Эрагон поднял правую руку, испытывая знакомое покалывание на ладони, и в ушах его прозвучал громовой, даже какой-то обжигающий голос:
«Прими наш дар, дабы иметь силы совершить то, что тебе предначертано судьбой».
Дракон склонил голову и кончиком носа коснулся ладони Эрагона — ровно там, где сиял гедвёй игнасия. Проскочила искра, и Эрагон замер, потому что волна раскалённого жара пронизала все его тело, испепеляя внутренности. Перед глазами возникла красно-чёрная пелена, а шрам на спине словно вспыхнул огнём, как если бы к нему приложили раскалённое клеймо. Пытаясь спастись, Эрагон отключил сознание, и благодатная тьма поглотила его.
Последнее, что он услышал, были слова, повторенные все тем же обжигающим голосом: «Это наш дар тебе».
НА ОЗАРЁННОЙ ЗВЁЗДАМИ ЛУЖАЙКЕ
Проснулся Эрагон в полном одиночестве. Открыв глаза, он уставился в резной потолок. В их с Сапфирой «гнёздышке» на дереве царила тишина, все вокруг было окутано ночной мглой, но со стороны города, сверкающего огнями, ещё доносились звуки празднества.
И почти сразу в ушах у него зазвучал встревоженный голос Сапфиры:
«Как ты там?»
Мысленным взором он видел, что она стоит рядом с Имиладрис под деревом Меноа.
«У меня все в порядке, — ответил он. — Во всяком случае, даже лучше, чем все последнее время. А долго я спал?»
«Всего час. Я бы осталась с тобой, но меня вместе с Оромисом и Глаэдром попросили завершить церемонию. Жаль, ты не видел, что здесь творилось, когда ты потерял сознание! Эльфы чуть с ума не сошли! Ничего подобного никогда не случалось!»
«Это ты все устроила?»
«Не только я. Глаэдр тоже. Такое воздействие оказала на тебя древняя память наших предков, обретя форму и содержание благодаря магии эльфов. Это она снизошла на тебя и передала тебе все умения, которыми обладаем мы, драконы, потому что именно в тебе — наша самая большая надежда: избежать полного исчезновения».
«Я не понимаю…»
«А ты посмотри на себя в зеркало, — предложила Сапфира. — А потом отдохни ещё, тебе нужно восстановить силы. Я вернусь на заре».
И связь прервалась. Эрагон встал с постели и с удовольствием потянулся. «Странно, — думал он, — но я чувствую себя просто превосходно». Он прошёл в умывальную, взял зеркало, перед которым брился, подошёл с ним к ближайшему светильнику…
И замер, поражённый.
Ему показалось, что за тот час, что он проспал, завершились бесчисленные перемены, которые происходят со всеми Всадниками, совершенно порой меняя их облик; он и сам замечал эти перемены — они начались с тех пор, как он связал свою судьбу с Сапфирой. Но теперь он смотрел на себя и не узнавал собственного лица: оно стало нежным и чуть угловатым, как у эльфа, да и уши совсем заострились, а глаза стали чуточку раскосыми. Кожа была белой, как алебастр, и, похоже, слабо светилась, словно покрытая каким-то волшебным составом. «Да я теперь прямо как эльфийский принц!» Раньше Эрагону и в голову бы не пришло использовать подобное сравнение, да ещё по отношению к себе самому, но иных слов он не находил; пожалуй, единственным словом, которое способно было описать его нынешний облик, было слово «прекрасный». Он действительно очень походил теперь на эльфа, но все же явно не был эльфом. Особенно если присмотреться внимательнее: нижняя челюсть мощнее, чем у остролицых эльфов, да и все лицо шире, брови значительно гуще. Эрагон был теперь красивее любого из людей, но по сравнению с эльфами казался все же куда более грубым и мощным.
Дрожащими пальцами Эрагон ощупал шею и спину вдоль позвоночника в поисках страшного шрама.
Но шрама не было!
Он сорвал с себя рубашку и попытался рассмотреть спину в зеркале. Но спина оказалась совершенно гладкой, как и до сражения в Фартхен Дуре. Слезы навернулись ему на глаза. Пальцы снова скользнули по тому месту, где Дурза оставил свой ужасный след, и Эрагон окончательно понял: этот след исчез и спина никогда больше не будет его беспокоить.
Исчезла и жуткая подавленность последних недель, и все полученные им шрамы и ссадины — кожа была чистой, как у новорождённого младенца. Эрагон попытался обнаружить хотя бы старый шрам на запястье — он ещё в детстве порезался, когда точил для Гэрроу косу, — но не нашёл и этого шрама. Уродливые шрамы на внутренней стороне бёдер — свидетельство его первого полёта верхом на Сапфире — тоже куда-то пропали. На секунду ему даже стало грустно: ведь все это были знаки, отмечавшие его жизненный путь, но сожаление быстро прошло, ведь теперь все его былые раны и увечья были полностью исцелены.
«Я стал таким, каким и должен был стать», — думал Эрагон, глубоко вдыхая пьянящий воздух.
Бросив зеркало на постель, он стал одеваться. Он надел свои лучшие одежды — алую рубаху, расшитую золотой нитью, пояс, отделанный белым жадом, тёплые штаны из толстой шерстяной материи и лёгкие матерчатые сапоги, столь любимые эльфами. Не забыл он и кожаные наручи, подаренные ему гномами.
Спустившись с дерева, Эрагон побрёл по Эллесмере, где ещё вовсю царило веселье. Никто из эльфов не узнавал его, хотя все радостно с ним здоровались, принимая его за своего, и приглашали присоединиться к ним.
Эрагону казалось, что он не идёт, а плывёт по тёмному ночному лесу; все его чувства были предельно обострены и словно вибрировали от нахлынувших на него новых звуков, запахов, ощущений. Теперь он, например, отлично видел и в темноте. Или, едва коснувшись листка, мог сразу сказать, сколько на нем ворсинок. Он мог определить любой запах — как волк или дракон. Он мог слышать топоток мыши в траве и шелест сосновой чешуйки, падающей на землю. Стук собственного сердца казался ему грохотом огромного барабана.
Бесцельно скитаясь меж сосен, Эрагон забрёл на поляну к дереву Меноа и остановился там на минутку, любуясь веселящейся вместе с эльфами Сапфирой, но никому не стал показываться, оставаясь в глубокой тени. Сапфира, однако, сразу его заметила и спросила:
«Куда идёшь, малыш?»
Он не ответил, увидев, что Арья, сидевшая возле матери, вдруг поднялась на ноги, пробралась сквозь толпу эльфов и лёгкая, как лесной дух, исчезла под сенью деревьев.
«Я иду по границе света и мрака», — мысленно сказал Эрагон Сапфире и последовал за Арьей.
Он шёл, ведомый тончайшим ароматом раздавленных её ступнями сосновых иголок и едва слышным шелестом её шагов. Наконец он увидел её: она стояла совершенно одна на краю поляны, напряжённая, как хищный зверь, выслеживающий добычу, и смотрела в ночное небо, следя за движением созвездий.
Когда Эрагон вышел на открытое место, Арья резко обернулась и так посмотрела на него, словно видела в первый раз. Глаза её расширились, она прошептала:
— Это ты, Эрагон?! — Я.
— Что они с тобой сделали?
— Не ведаю.
Он подошёл к ней, и они вместе побрели сквозь густой лес, где разносилось звонкое эхо празднества. Несмотря на все произошедшие с ним перемены, Эрагон по-прежнему болезненно остро чувствовал её присутствие — шорох одежд, нежные очертания шеи, колебания ресниц, блестящих, точно от пролитых слез, и изогнутых, как чёрные лепестки того дивного вьюнка.