Черно-белое кино, стр. 24

— Так. Надо ехать, — сказала Агнесса и встала. Потом села. — Нет, не надо. Сережка пусть едет один. Возьми деньги… такси…

На даче с милиционером мы сняли Ёсю, в кармане у него нашлось пухлое письмо. На восьми страницах Ёся излагал претензии к родне: не любили, не уважали, смеялись… Корил всех, кроме Агнессы. Письмо я отдал Агнессе и увидел, как она плачет: «Что ты, Ёська, дурачок, натворил…» Я понял, что не все так просто в мишпохе, даже такой, казалось, несокрушимой.

А Гуревич тем часом надыбал нужное Постановление Пленума Верховного Суда СССР. И мы по свежему следу сварганили новый иск.

И — наконец…

4.2.79. Советский районный народный суд г. Москвы.

Решение. Признать недействительным ордер, выданный гр-ке…

Мне позвонили из ЖСК и вежливым нехорошим голосом сообщили, что за Тихомировой закрепляется вторая комната. И через паузу добавили: все-таки я плохой человек, так как моими стараниями у жены председателя случился выкидыш.

Дело было за малым: надо внести за комнату полторы тысячи, по тем деньгам — треть «Жигулей». Этого я не учел. Деньги дала Агнесса.

Я перевез Лену на узаконенную жилплощадь, где она вскорости вышла замуж за моего товарища, который вернул мне деньги. Мои ночные подергивания прекратились.

С Таней мы развелись тихо-мирно. На прощание она посвятила мне стихи:

С Таней мы продолжали дружить. Когда уже в 90-е ее квартиру ограбили, она позвонила мне. Я отпаивал ее шампанским.

Она учила молодняк в Литинституте писать стихи, студенты ее обожали.

А потом исчезла из жизни Агнесса, затем Гуревич, потом Таня. Умирала Агнесса от рака целый год, небольно, в отдельной палате своей больницы, ходили за ней по-королевски. Я принес ей «Смиренное кладбище». Она прочла и, заложив исхудавшие, еще недавно великолепные руки за голову, загадочно улыбаясь, посмотрела в окно, потом на меня:

— Хм, кто бы мог подумать!.. Пиши, не ленись. — И грустно добавила: — Перессоритесь вы тут без меня…

На Гуревича Таня затаила обиду. Как-то нас с Леонидом Михайловичем занесло в ЦДЛ на собрание «Апреля», новообразованной писательской корпорации. Перед Гуревичем сидела Таня. Гуревич нагнулся к ней: «Как вы, Танечка, приятно пополнели. Прям мадам бель фам».

— Иди ты в жопу! — не оборачиваясь, без паузы звонко сказала Таня.

Зал замер. Гуревич был в восторге.

Чехол для люля

Глеба я встретил возле цирка. Тощий, беззубый, в седой длинной бороде, но в шляпе и штиблетах на босу ногу Не виделись мы год. Или два.

— Э-это, мол… как раз сказать хотел временно… Переписал бы ты рассказ, а то от людей неудобно. Переправь поскромнее. — Глеб и к старости не научился говорить по-человечески: тянул слова, вставлял ненужные, при этом страдальчески морщился, будто заранее знал, что любое толковище бессмысленно — никто никого не слышит и понять не может.

Повесть «Шабашка Глеба Богдышева» (про него) я написал тридцать лет назад, и вот только сейчас он отозвался о ней более-менее вразумительно.

— Как живешь, Глебушка?

— Инсульт вылечил временно.

— Это как это?.. — опешил я.

— Босиком ходил на даче и молчал полгода. Прошло… Под женился.

— На ком?

— Еврейка с гор, Хава Исаевна.

— Опять «красавица-богиня-ангел»? Где взял?

— Здесь на Цветном, я же дальше не хожу. Идет носатая такая, скрюченная, выглядит культурно. Хочешь, свадьбу отметим.

Первая жена Глеба была дочерью атомного академика. Глеб перед свадьбой кончил физтех, выиграл полуфинал Москвы по боксу и сделал открытие по физике твердого тела, которое похвалил молодой еще Андрей Дмитриевич Сахаров, приятель тестя. И оказался на распутье: наука, бокс, охота или возлюбленный с детства алкоголь, от которого Глеб отказался «временно», пока учился и занимался спортом? Алкоголь победил. Глеб подарил открытие брату, тоже физику, по-тихому разошелся с женой и занялся, не отвлекаясь, любимым делом. От ранней смерти его спасало природное здоровье и полное отсутствие аппетита — в нем ничего не бродило, не портилось. Он даже и не потел, а потому не очень любил и мыться. На шабашках гигиеничный Васька совестил его: «Ну, хотя бы гениталии помой». Глеб лишь морщился: «Да какой там у русского человека гениталий… так, ерунда…»

Я пригласил былую команду: Зайонца, Ваську и Люлю. Зайонц пришел с букетом роз.

— А где невеста?

— Отсутствует временно. — Глеб пожал плечами. — Она мне не докладывает. Может, в горы подалась.

«Времена года» — панно, оставленное на память Люлей на моем дачном заборе.

Вторая комната в его квартире на Цветном была завалена грубыми овечьими шкурами, упрямо стоявшими колом. На диване — гора мужских помазков.

— Побриться решил, Глебушка? — приподняв дымчатые очки на золотой цепочке, чтобы лучше разглядеть перемены, спросила Люля.

Глеб потеребил длинную, как у старовера, бороду.

— Хава Исаевна бизнес хочет наладить.

Внимательный Зайонц, профессор-геофизик, бард, картавый эстет — наш бывший начальник по Кызылкумам — обнаружил у Глеба на виске свежий шрам. Достал пенсне.

— И-ирочка, — смущаясь, пояснил Глеб. — Огорчилась, что подженился… Убить намеревалась в пьяном виде временно, отверткой. В кость попала.

— Порву… — неожиданно высказалась элегантная Люля. — Ботва голомондая. Пардон.

Ирочка — вторая жена Глеба. Из легких Цветных девушек. Узнать я ее не успел — Глеб не знакомил, сказал только: «Зайди сам в булочную в Печатниковом и на кассе сразу увидишь ее злое лицо».

— Акугатней надо, Глеб Федогович, — сказал Зайонц, пряча пенсне. — А вы, Василий Дмитгиевич, пгекгасно выглядите.

Вася Козырев в лаборатории Чермета нагревал образцы редких сплавов, которые затем рвал на бешеных машинах. Сейчас он принес Зайонцу пучок жаропрочных прутков для камина. Вася, не торопясь, расчесал недавно отпущенные бакенбарды, компенсирующие лысину, и запоздало прокомментировал Люлину реплику:

— Убьешь говно, а сядешь как за человека.

— Какие ты, Вася, бакен… бауэры себе завел, прямо Иван Александрович Гончаров, — отпихивая сомнительный разговор, сказала Люля.

Но Вася с темы не слезал:

— … Ирка Жорику хромому давала, Исааку давала, Сюсе давала… И мне давала, если на то пошло. Я тебе, Глеб, не говорил — огорчать не хотел…

— Васи-илий!.. — укоризненно протянула Люля. — Сэ требьен!

Глеб поморщился.

— Да это когда было-то?.. Еще на старой рабо-оте… Это не считается. Я Ирочку люблю, красавица-богиня-ангел.

— А что ж тебя на евреек-то потянуло? — не унимался Вася, переключаясь на Хаву Исаевну. — Плохо кончится.

— Вась, не гони-и… — вскинулась Люля. — Я тоже жидовка наполовину.

— Ты у нас тихая славянка, — улыбнулся Зайонц, — а вот я действительно не Иванов.

— Ты, надеюсь, ее еще не прописал? — сквозь зубы процедил Вася.

— А как же! — шустро отозвался Глеб. — Ей жить-то негде, она на лавке спала — напротив Никулина Юрия Владимировича.

— Мда… — вздохнул Зайонц.

— Совсем дурак, — покачал головой Вася.

Глеб решил нас проводить. Сначала пошел просто — в рубашке. Вернулся. Надел пиджак и долго стоял перед вешалкой.

— Тяжело, Глебушка? — сочувственно спросила Люля. — Понимаю.