Там, за рекой, стр. 14

Хобик увёл Архыза в эту долину и неожиданно лёг. В пяти метрах от оленёнка вытянулся на влажной подстилке и Архыз и даже глаза закрыл. Ночь. Чего же не поспать?

Немного погодя Хобик поднялся и, осмелев, обошёл Архыза, особенно тщательно исследовав ремённый поводок. Тут он фыркнул с какой-то негодующей нотой. Атрибут рабства… Архыз лежал спокойно.

Оленёнок набрался смелости и лёг поближе. Архыз завалился на бок, как бывало в молчановском дворе. От его мокрой и тёплой шерсти сильно запахло, и этот запах отогнал Хобика. Все-таки страшновато.

Словом, знакомство возобновилось, и оно продолжалось бы долго, не вспомни Архыз о хозяине. Он с беспокойством вскочил, поднял тупой нос и принюхался. Никаких признаков костра. И тогда, даже не помахав хвостом на прощание, Архыз побежал назад, волоча поводок. Ночь поглотила собаку.

Одному стало страшно. Ни друга, ни стада. И все-таки оленёнок не пошёл искать своих, а остался у заросли колючего боярышника, считая, вероятно, что утро вечера мудрёней.

Архыз бежал по своему следу и скоро увидел наверху отблеск прогорающего костра.

Когда он лёг рядом с Сашей и отвёл глаза, ожидая вполне заслуженного упрёка, Саша не произнёс ни слова. Подвинул к нему плоский камень с горкой остывшей каши, взял поводок и накрепко привязал за кол, приготовленный и забитый заранее. А сам отгрёб ворох покрасневших углей в сторону, поворошил горячие камни под костром, набросал на это место пихтовых веток и лёг, укрывшись плащом.

Всё молча, с невысказанной обидой.

Архыз тоже молчком поел, вылизал камушек и, ощутив, что он на привязи, тяжело вздохнул.

Да, не лёгкая служба. Чуть вольности — и пожалуйста, уже недовольны. Собачья жизнь.

Молчанов решил провести на этом посту ещё одну утреннюю и вечернюю зори, а затем уже перебраться в соседние долины через крутой перевальчик.

Когда он проснулся, заря лишь занималась. Воздух над горами посерел, стал жиже. Как пастелью писанные, из серой его занавески проявились сперва белые вершины, а потом и чёрные пятна лесов.

Архыз не спал. Он не отрываясь смотрел перед собой.

Саша поднял бинокль и тут же опустил его.

Не далее как в тридцати метрах от него стоял оленёнок.

— Пришёл? — тихо, чтобы не спугнуть, спросил Саша, но не поднялся, не сделал резкого движения.

Зато рванулся Архыз. Поводок натянулся, ошейник сдавил горло. Не вышло. Сиди.

Саша достал краюшку хлеба, отломил кусок, густо посыпал его солью и бросил. Хлеб не долетел и до половины, но Хобик просто и естественно подбежал, как это делал там, у крыльца своего детства, обнюхал хлеб, лизнул и с удовольствием съел.

— Ещё дать?

Саша сел, достал банку сгущённого молока, пробил её и намазал новый кусок. Тихо поднявшись, сказал ласково:

— Не бойся, Хобик…

Оленёнок подобрал лакомство в трех метрах от Саши. Вкус молока живо напомнил ему молчановский двор; он отбросил всякую осторожность и новый кусок взял мягкими губами прямо из протянутой руки. Но когда Саша встал и хотел погладить, Хобик отпрыгнул.

Архыз сидел и мучился, чуть слышно повизгивая.

Саша пошёл на оленёнка, тот насторожился и ещё отступил. Тогда лесник сел и опять протянул хлеб. Хобик доверчиво подошёл, и Саше удалось тронуть его за шею.

— Ну и рожки у тебя, — сказал он, оглядывая пенёчки. — Как живёшь, кто твоя мамка, Хобик?

Совсем рассвело, ещё немного — и покажется солнце из-за хребта. Саша осмотрелся и поднял бинокль. Группа рогачей шла по ту сторону долины. Ещё пять — нет, шесть фигурок двигались левее.

Хобик забеспокоился и неожиданно большими скачками помчался вдоль склона. Саша не упускал его из виду. Вот он мелькнул в коричневатой заросли лещины, запрыгнув высоко на камни, осмотрелся и снова помчался наискосок через поляну, в лес. Там, на опушке, маячили тени оленух.

— К своим, — сказал Саша и впервые за утро посмотрел на Архыза.

Тот отвёл глаза.

— Ладно, забудем. Но сидеть на привязи, пока я вижу хоть одного оленя, понял? А за Хобика спасибо. Молодец.

Глаза Архыза заблестели. Порядок.

Глава пятая

ДАЛЬНИЙ ПЕРЕХОД НА ЮГ, ВСЕ НА ЮГ

Жизнь в заповеднике шла своим чередом.

С наступлением весны почти все сотрудники или выехали в горы, или собирались отбыть туда со дня на день.

Котенко задержался. Со всех кордонов к нему поступали сведения о пересчёте диких зверей. Он подсчитывал убытки, нанесённые тяжёлой зимой и вспышкой браконьерства.

Труднее всех пережили зиму зубры. Погибло несколько десятков старых животных и молодняка.

— Жалко, — сказал Саша, выслушав зоолога.

— Конечно, друг мой, жалко. Но я вижу в случившемся не только печальную сторону. Давай поразмышляем, нет ли здесь положительного, или, как теперь говорят, позитивного, фактора. Мы имеем уже порядочное стадо диких зубров. Подчёркиваю — диких. Но начинали-то мы с двух пар полуприрученных особей, которых привезли из Аскании-Нова. Хочешь или не хочешь, а родоначальники теперешних зубров несли в своём организме нечто весьма удалённое от природы — изнеженность, признание человека, на которого они полагались в трудную минуту. И этим они отличались от диких зверей. Да и здесь в первые годы мы держали их за изгородочкой, опекали в меру сил. Ну и признаки вырождения были, мне кажется, налицо. Потом их выпустили на волю, однако и ты, и я, и десяток наших зуброводов старались не сводить со стада глаз. Соли? Пожалуйста! Сена подкинуть? Сию минуту! Больного полечить? Это тоже можно… Маленького подержать в тепле? Милости просим! Звери никак не могли стать настоящими, похожими на тех знаменитых «домбаев», кавказских зубров, какие населяли горы сто и более лет назад. А нам нужно воссоздать именно таких. И вот тогда вмешивается природа, жестоко, но справедливо. Нынешняя суровая зима подвергла стадо экзамену на выносливость. Кто погиб, ты, конечно, ответишь?

— Слабейшие, — сказал Саша.

— Вот именно. А выжили, разумеется, сильнейшие. Естественный отбор. Хоть и ужасен он для гуманнейших устремлений нашего века, но по отношению к диким зверям действует, обязателен.

— Но мы же уничтожаем волков? — не удержался Саша.

— В меру, только в меру, чтобы не мешать воспроизводству стада копытных, в первую очередь оленей, серн и косуль. Но мы не допускаем и полного уничтожения хищников в заповеднике. Крымское охотничье хозяйство уже обожглось на этом. Там не осталось волков. И за какие-нибудь десять лет олени заметно измельчали, стали чаще болеть.

— Тогда зачем же мы боремся с браконьерами? — не очень уверенно спросил Саша. — Тоже прореживают…

— Не смеши, — серьёзно сказал зоолог. — Эти куда хуже и опасней волков. На мушку им попадают в первую очередь крупные, выдающиеся особи. Браконьеров интересуют мясо и рога. Они остаются злейшими врагами природы. И нашими.

Котенко зашуршал бумагами на своём столе. Саша сел рядом.

— Ну, выкладывай, что там с оленёнком.

— Встретил, — скупо ответил Саша. И рассказал, как все произошло.

— Вот что, — задумчиво произнёс Котенко, выслушав рассказ. — История с твоим воспитанником интересна сама по себе. Но она представляется мне значительной и с научной стороны. Мера и действенность воспитания… Борьба изначального дикого и благоприобретённого в животном для зоологии в какой-то степени ещё терра инкогнита. Ты, Саша, не теряй из виду своих воспитанников. Это довольно трудно, тем более без Архыза… Впрочем, я думаю, можно, в виде исключения, разрешить тебе обходы с Архызом у границ заповедника. Как-никак, а он непременный участник эксперимента, не меньший, чем руководитель.

— Какой руководитель? — не понял Саша.

— Александр Молчанов, конечно. Ты, Саша, пойми: это не игра и не причуда — все, что касается Лобика, Архыза и Хобика. Это эксперимент, и ты его доведёшь до конца.

К исходу дня, когда тесный дом главной конторы заповедника поутих, Ростислав Андреевич закрылся в фотолаборатории и, выглянув из тёмной комнаты лишь на минуту, окликнул Сашу.