И на земле и над землей, стр. 3

Так ведь и Великую Скифию свою возродили! Не поддайся очередному раздору, и готов смели бы обратно в их студеное море, и гуннов, языгов, обров-аваров и иных остерегли бы покушаться на наши жизни, селения, говяд наших, на наши святые степи со злачными травами и живой водой.

Не получилось! И каких рек крови это стоило. Ну, почему, по-че-му?!

Он шел и не замечал, что шел. Давно остался позади ждущий своего вызволения Сурож, не стало слышно колокольного звона и крика чаек, море опять стало одним сине-голубым пространством, — он видел лишь ведущую его тропу, слышал лишь свой голос, обращенный то ли в вечность, то ли к где-то запропавшему отцу.

Да, отец тоже хотел это понять, потому и оставил род, отправился посмотреть мир. И не только свой, беспокойный славянский, но и дальний, чужой. Там ведь тоже идут постоянные войны, гибнут люди, города, царства. Знает ли кто там: почему?

В свое поселение он вернулся, когда уже вечерний конник проскакал по небу, заботясь о дальнейшем пути Сурьи на темной стороне земли.

Встретила его вдова покойного брата Блага.

— Пошто так долго, Ягила? Я уж забоялась, не случилось ли чего. В другой раз коня седлай.

Она всегда такая — великая труженица и заботница. После того, как осталась без мужа, сама постоянно ищет себе какого-нибудь дела, чтобы рассеять печальные мысли, меньше думать о своей вдовьей судьбе.

Ягила хорошо помнил ее еще девочкой, потом веселой привлекательной девушкой-юницей. До того привлекательной, что при виде ее сердце заходилось в таком жарком торопливом перестуке, будто не одно поприще [1] пробежал, чтобы чуток побыть с ней рядом.

И не раз пробегал, да что толку? Какая красавица в свои шестнадцать лет обратит внимание на какого-то горбуна? Нет, она была с ним и приветлива, и обходительна. Как со всеми. Он не в обиде. Другое дело — брат. С ним и слюбились, семьей стали. Он не мешал, радовался тому, что может теперь видеть ее каждый день. Для него и это было счастьем.

Даже когда Блага осталась одна, ничего не изменилось, хотя по обычаю он обязан был унаследовать семью брата. Однако обычай обычаем, а горб со спины никакой обычай не снимет.

Он давил, унижал, держал в узде. Впрочем, Ягила и не роптал: так, должно быть, захотели боги.

Вот и сейчас, чувствуя в ее голосе особое тепло и участие, он отозвался как всегда по-житейски буднично и просто.

— В другой раз так и сделаю, сестрица Блага. А воин наш так и не приехал.

— Думаешь, не приехал? — как-то загадочно улыбнулась та.

— Ну так я же сам… — растерялся он. — Или прослышала чего тут? Кто чего сказал?

— Тише говори… Уснул с дороги… Дома!

От такой радости и об узде забыл. Подхватил на руки, закружил по двору, своей щекой прижался к ее щеке. И лишь когда почувствовал на шее ее горячие сильные руки, враз обмер. Будто кто ледяной водой окатил: не смей!

— Значит, живой…

— Живой… — мягко и тоже испуганно отстраняясь, прошептала она. — Из Херсонеса пришел.

— Из Хорсуня? Из-за того, стало быть, и разминулись… Спасибо…

— И тебе спасибо…

— Мне-то за что?

— Сама не знаю. А все равно… ужинать будешь?

— Сперва омоюсь, богам славу воздам… А ты отдыхай, сестрица, отдыхай…

Глава вторая

Рубеж восемнадцатого и девятнадцатого столетий Европа встречала в большой тревоге. Надо сказать, что и в прежние времена длительного мира и покоя она почти не знала. Начиная с той поры, когда ее просторы наконец-то освободились от льдов последнего великого оледенения, длившегося без малого сто тысяч лет.

Медленно, постепенно, век за веком, шаг за шагом отступал, превращаясь в великие реки, озера и болота, гигантский ледник, открывая мокрую, насквозь промороженную землю.

Медленно вслед за ним студеные тундры зарастали травами и лесами. А уж потом, через три-четыре тысячелетия, едва подсохший и прогревшийся континент начал заселяться людьми — индоевропейцами.

Потепление в Европе и катастрофическое высыхание Передней и Центральной Азии привело в движение огромные человеческие массы. Двигаясь со знойного юга на прохладный и богатый влагой север, они концентрировались на Южном Урале, в степях Нижней Волги и в междуречье Дона и Днепра. Затем, где-то плавно, но чаще всего бурно, сметая на своем пути тех, кто продвинулся туда раньше, они стали растекаться на запад, восток, а то и на север. Южная Сибирь, Русская равнина, плодородные долины Дуная, его притоков и соседних рек, Балканы, Центральная Европа, Апеннины, земли, прилегающие к Балтийскому и Северному морям, Скандинавия, Пиренеи, Английский архипелаг волна за волной захлестывали все новые и новые находники.

Люди одной расы, одного языка, одной материальной и духовной культуры, они не щадили друг друга в борьбе за лучшие условия и места для поселения. Не стало спокойнее и тогда, когда обособившиеся от общей массы племена стали создавать свои государства и даже империи.

И еще сложнее стало, когда они забыли о своем кровном родстве, утратили общий язык и богов и в своих новых соседях стали видеть не братьев, а новых конкурентов и соперников. Неслучайно невиданными прежде темпами развивалось прежде всего производство оружия, его техника и технология.

Великое переселение народов потрясло весь континент, перетасовало и перемешало почти все население и заняло не одно-два столетия, а несколько тысячелетий. Но и потом войны не стали чем-то исключительным, — ни в средневековый период, ни в новое время. Они гремели и полыхали повсюду — годами, десятилетиями, а одна из них так и вошла в историю как Столетняя.

Порубежье названных веков не было ни лучше, ни хуже других, но имело одну особинку — революции и гражданские войны отныне начали входить в нормы так называемого прогресса.

Великая Французская революция — одна из них, из первых. Как всякая революция, она не только что-то свергала, рушила, но и что-то творила взамен, выдвигала новые идеи и новых людей. Во Франции одним из таких «новых» стал вначале малоприметный артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт.

Этот «маленький корсиканец» наделал во Франции немало шума. И далеко не только там. Вначале он служил республиканцам, но вскоре лихо возвысился и сам себя назначил первым консулом республики. Затем он сменит на королевском троне недавно казненного Людовика Шестнадцатого…

Именно в это время, в тысяча восьмисотом году, в Петербург был срочно отозван секретарь посольства во Франции Петр Петрович Дубровский. По-видимому, императору России Павлу Первому что-то очень не понравилось в поведении своего посла, не особенно усердствовавшего в деле реализации его монарших указаний.

Прожив в столице Франции немалое время, Петр Петрович, естественно, оброс некоторым количеством имущества. Не надеясь на скорое возвращение к своим обязанностям в Париже, он решил ничего из него, кроме каких-нибудь пустяков, не оставлять. И вот солидный обоз через всю Европу потянулся в отчие края дипломата, в павловскую Россию.

Посол, он не только во фраке посол, но и в дорожном тулупе, в домашнем халате, в придорожной гостинице и на встречах с друзьями в попутных столицах. В обстановке всеобщей нервозности и подозрительности те всюду набивались к нему на приватные беседы. Откуда-то все, кому это нужно и кому совсем ни к чему, уже знали о заключенном между Россией и Францией военном союзе, повлекшем за собой резкое похолодание в отношениях с Англией. Европейские политики лихорадочно просчитывали, какой черт лучше — черный или зеленый? Наполеон, будь он даже бесцветный, — это страшно. В союзе с Россией он страшен вдвойне. Короче, это неизбежная война, это гибель многих, если не всех, династий, всего что есть лучшего в Европе. А что думает об этом господин посол?

Господин посол не говорил ни «да», ни «нет», — на то он и дипломат. Но для себя заметил: о панике при европейских дворах нужно будет доложить. Ведь он предполагал это, предостерегал, так нет же… Мало ли что Англия монополизировала северную торговлю с Россией, нагло действует подкупом и обманом… Новый союзник нашего государя по счету наглости преуспел поболее…