По следам дикого зубра, стр. 61

— Кому писать-то?

— Самому наказному атаману пиши.

Андрей Михайлович задумался. Разве что…

На другой же день он отправил прошение на имя недавно назначенного атамана Войска Кубанского генерала Кияшко. Тем временем Щербаков, собрав восемь егерей, уехал на Большую Лабу. Хоть как-то преградить пути к дикому зверю.

Ответа от наказного атамана не последовало.

Урон зверю мог быть ужасающим, но тут пришла спасительная зима, отрезала пути-дороги в глубинку, засыпала снегом тропы. Передышка.

Неожиданно в Псебае появилась Катя. Едва переступив порог, спросила Дануту:

— Можно, я побуду у вас два дня?

— Что ты спрашиваешь? — удивилась Данута. — Где Саша?

— Он покинул кордон.

— Арестован?!

— Нет. Его срочно отозвал Центр. Сейчас в Новороссийске. Где будет завтра, не знаю.

— А ты?

— Послезавтра еду в Ростов. Что-то происходит, как перед большими событиями. Я со слезами оставила Гузерипль. Так привыкла…

Андрей только за голову схватился, когда пришел домой и Катя повторила для него свой короткий рассказ. Пустой кордон! И неизвестность Сашиной судьбы…

В один из первых зимних дней, когда Андрей Зарецкий — похудевший, неузнаваемо суровый, с резкой складкой меж бровей — находился дома и задумчиво ласкал сына, ворвалась Данута. Раскрасневшееся лицо ее так и сияло от радости.

— Вот, читай! — Она протянула ему свежий номер журнала «Нива». — Я по дороге листала и сразу нашла…

Небольшая заметка гласила:

"Недавно в швейцарском городе Берне состоялся Первый международный конгресс по охране природы, созванный после длительной организаторской работы, которую взяли на себя братья Соразем, известные в Европе натуралисты.

Среди материалов этого весьма своевременного учреждения мы, к радости своей, находим оценку деятельности россиян, сумевших, как сказано, сохранить в своих резерватах единственных по уникальности зубров, число которых в Беловежской пуще, на Западном Кавказе, в Гатчине и Аскании-Нова по разным источникам считают от 1200 до 2000 голов. Россия обеспечила хорошую охрану этих доисторических быков, показав остальной Европе пример полезной всему человечеству деятельности".

Андрей Михайлович поцеловал жену. Спасибо. Конечно, приятное извещение. Первое признание егерской службы. Может быть, после этого что-нибудь изменится к лучшему? Все-таки авторитетный конгресс.

Шли недели. Ничто не менялось.

С первых дней марта Зарецкий и все егеря безликой Кубанской охоты, не зная усталости, объезжали кордоны, проверяли дороги и тропы. Гремели выстрелы, приходили подметные письма с угрозами. Словом, шла не тайная, а уже явная война, где убежденность и храбрость одних людей встречались с силой и подлостью других, чьим девизом была легкая нажива.

Лето 1914 года осталось в памяти егерей как самое тяжкое испытание их возможностей.

Пока дикий зубр охранялся, он спокойно жил, свободно передвигался, в стадах появлялся молодняк. А сами стада оставались вне опасности под защитой егерей. Уйди они — и зубры становились беззащитными. Их считали на сотни. Охотников на них — тысячами. Зыбкое существование на ограниченной территории в окружении сильных врагов. Уцелеют ли?..

Андрей Михайлович вынашивал дерзкий по замыслу план. Он хотел обратиться через газеты к научной общественности России и рассказать о тяжелом положении зубров на Кавказе. Для этого хотел ехать в Петербург, поговорить с зоологами, побывать в Академии наук. Он уже сделал набросок статьи. Данута готовила ему вещи в дорогу.

И вдруг все изменилось. Планы, задумки, сама жизнь — все перевернулось.

20 июля [6] 1914 года Германия объявила войну России.

Уже на другой день известие это достигло самых дальних уголков области Войска Кубанского.

За какой-нибудь час Псебай стал похожим на потревоженный улей. Казаки вышли на улицы, толпами повалили к станичному правлению. Все больше людей в черкесках и при оружии вливалось в толпу. Звонили колокола. В обеих церквах служили молебен. Из открытых окон слышался неутешный женский плач. Ржали кони. Скакали вестовые.

Утром 22 июля казаки потянулись на учебный плац. С конями, с зачехленными винтовками, с полными сумами. Съезжались из лесных хуторов и ближних поселков. Их провожали целыми семьями.

Андрей Зарецкий, с лицом побледневшим и строгим, застегивал походные сумы. Отец помогал ему. Руки старого воина дрожали. В широко раскрытых глазах притихшего Мишаньки застыл непроходящий страх.

— Что же теперь? — шептала Данута.

Андрей молчал. Мысли мешались, путались. Сынок. Данута, Кухаревич, зубры, лесные тропы, старые родители. Телеусов, снова зубры — дело его жизни. Как же они без него? Что будет с ними? Почти все егеря уходили на войну. Впрочем, уходили и охотники, еще недавно бродившие по следам зубров. Может быть, это благо, когда меньше винтовок в станицах? О господи, благо! Война — благо?.. А надеяться надо. Без надежды нельзя.

Прощание было тяжелым. В последнюю минуту мама и Данута подсадили в седло к Андрею Мишаньку. Глаза его блестели от слез. Понимал…

Раздалась команда. Сотня пошла в Лабинск.

В первом ряду негромкий, дрожащий голос вдруг запел:

Сотня голосов сразу подхватила, словно только и ждала запева, чтобы утопить в песне и щемящую жалость, и боль, и тяжелую, чугунную неизвестность:

Андрей оглянулся. Данута стояла, прижав ладони к лицу.

Вторая сотня, взявшая рысью с места, догоняла их.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КНИГА В СИНЕМ ПЕРЕПЛЕТЕ

Запись первая

Бои в Восточной Пруссии. Ранение Телеусова. Письма Дануты и Шапошникова. Вести об Улагае. В тылу врага. Беловежская пуща. Дорога к фронту.

Серое, ровнехонькое, как бесконечный мазок, небо. Солнце только угадывается за толстыми, низкими облаками. Влажный, слишком резкий для августа ветер. Не просохшие после дождя желтые чавкающие дороги. Мелкий лес, вересковая заросль, за ней — болото и свинцовотусклая, взлохмаченная ветром вода в озерах. На пригорке вдали — черный сосновый бор. Угрюмый, сумеречный пейзаж, особенно непривычный для людей с яркого юга.

Казаки всматриваются в неясные дали, хмурятся, вздыхают и, чтобы не дать разыграться тоске, берутся за работу: откуда-то приволокли крестьянские косы и принялись валить траву на полянах. Другие пилят ольху и укладывают накат над землянками. Их наскоро вырыли на западном склоне сухого холма. Работа идет в молчании, но дружно. В трехстах шагах на лесной поляне фыркают кони, хрустят сочной травой. Там наш ближний тыл.

Все егеря в моей сотне — Телеусов, Кожевников, Власенко, Лихолетов, Щербаков. Нет с нами только Христофора Георгиевича Шапошникова. Его оставили в Майкопе, чтобы вскорости отправить в Кавказскую армию к турецкой границе. Через день прибыл отставший в пути урядник Павлов с земляками. И тут же исчез Семен Чебурнов. Не понравилось. Узнал, что есаул Керим Улагай находится при штабе командира конного корпуса Хана Нахичеванского, сумел послать о себе весточку и тотчас был отозван. Никто по этому поводу особенно не тужил. Телеусов даже перекрестился: одним вражиной меньше. И то правда. Все остальные псебайцы дружны и готовы постоять друг за друга.

Уже известно, что мы приданы пехотной дивизии в качестве летучей конной разведки. У нас пулемет на двух вьюках и сто сорок сабель. К боям и разведке готовы.