Царская Россия во время мировой войны, стр. 37

На тему о войне он прекрасно говорит мне:

— Каковы бы ни были наши нынешние затруднения, честь России обязывает их превозмочь. Она должна по отношению к своим союзникам, она должна по отношению к самой себе продолжать борьбу, какой бы то ни было ценой, до полного поражения Германии… Только бы наши союзники имели немного терпения! К тому же, продолжение войны зависит только от государя императора, а вы знаете его мысли…

Затем мы говорим о внутренней политике. Я не скрываю от него, что обеспокоен недовольством, которое обнаруживается со всех сторон, во всех классах общества. Он мне жалуется, что состояние общественного мнения также его заботит и что реформы необходимы; но он прибавляет с уверенностью, которая меня поражает:

— Но реформы, о которых я думаю и для изложения которых потребовалось бы слишком много времени, не имеют ничего общего с теми, которых требуют наши конституционалисты-демократы Думы и еще менее — простите мою откровенность — с теми, которые так настоятельно нам рекомендуют некоторые публицисты Запада. Россия — не западная страна и не будет ею никогда. Весь наш национальный характер противоречит вашим политическим методам. Реформы, о которых я думаю, внушаются, напротив, двумя принципами, которые являются столпами нашего нынешнего режима и которые надо поддерживать во что бы то ни стало: это — самодержавие и православие… Не теряйте никогда из виду того, что император получил свою власть от самого Бога, через миропомазание, и что он не только глава русского государства, но еще и верховный правитель православной церкви, высочайший властелин святейшего синода. Разделение власти гражданской и церковной, которое кажется вам естественным во Франции, — невозможно у нас: оно было бы противно всему нашему историческому развитию. Царизм и православие связаны друг с другом неразрывными узами, узами божественного права. Царь также не может отказаться от абсолютизма, как отречься от православной веры… Вне самодержавия и православия остается только место для революции. А под революцией я подразумеваю анархию, полное разрушение России. У нас революция может быть только разрушительной и анархической. Посмотрите, что произошло с Толстым. Переходя от заблуждения к заблуждению, он отступился от православия. Тотчас же он впал в анархию… Его разрыв с церковью роковым образом привел его к отрицанию государства.

— Если я правильно понимаю вашу мысль, политическая реформа должна была бы иметь своим следствием или даже своим началом церковную реформу, например: упразднение святейшего синода, восстановление патриаршества…

Он отвечает мне с явным затруднением:

— Вы касаетесь здесь, господин посол, важных вопросов, относительно которых лучшие умы, к несчастью, разделились. Но многое может быть сделано в этом порядке идей.

Укрывшись несколькими фразами, он переводит разговор на вечную русскую проблему, которая заключает в себе все остальные — аграрную проблему. Никто не может более компетентно обсуждать этот важный вопрос, потому что он в 1861 г. принимал деятельное участие— в освобождении крестьян и с тех пор участвовал во всех последующих реформах. Он один из первых открыл ошибочность первоначальной мысли и проповедывал, что следовало бы немедленно переговорить с мужиком о личной собственности, о полной и цельной собственности его участка земли. Подчинение всей земли миру, в действительности, поддержало у русского крестьянина крайне коммунистическую мысль, будто земля, по исключительному праву, принадлежит тем, кто ее обрабатывает. Известные постановления, изданные Столыпиным в 1906 г. и написанные в таком либеральном духе, не имели более горячего защитника, чем Куломзин. Он оканчивает такими словами:

— Передать крестьянам возможно большую площадь земли, крепко организовать личную собственность в деревенских массах — от этого зависит, по моему мнению, все будущее России. Результаты, которыми мы обязаны реформе 1906 г., уже очень значительны. Если Господь сохранит нас от безумных авантюр, я считаю, что через пятнадцать лет режим личной собственности вполне заменит у крестьян режим общинной собственности.

XII. Забытая телеграмма царя императору Вильгельму

Петроградский «Правительственный Вестник» публикует текст телеграммы от 29 июля прошлого года, в которой император Николай предложил императору Вильгельму передать австро-сербский спор Гаагскому суду. Вот текст этого документа:

«Благодарю за твою телеграмму, примирительную и дружескую. Между тем, официальное сообщение, переданное сегодня твоим послом моему министру, было совершенно в другом тоне. Прошу объяснить это разногласие. Было бы правильным передать австро-сербский вопрос на Гаагскую конференцию. Рассчитываю на твою мудрость и дружбу».

Немецкое правительство не сочло нужным опубликовать эту телеграмму в ряду посланий, которыми непосредственно обменялись оба монарха во время кризиса, предшествовавшего войне.

Я спрашиваю у Сазонова:

— Каким образом случилось, что ни Бьюкенен, ни я, не знали о таком важном документе?

— Я знаю об этом не более, чем вы… император написал его самолично, не спрашивая ни у кого совета. По его мысли это был прямой призыв доверия и дружбы к императору Вильгельму; он возобновил бы свое предложение в официальной форме, если бы ответ кайзера был благоприятным. Но кайзер даже не ответил…

На днях, разбирая бумаги его величества, нашли в них черновик телеграммы. Я заставил управление телеграфа проверить, что послание действительно достигло Берлина.

— Печально думать, что наши правительства не знали об этой телеграмме. Это произвело бы такое впечатление на общественное мнение всех стран… Подумайте только: 29 июля, в момент, когда тройственное согласие усугубляло свои усилия, чтобы сохранить мир…

— Да, это изумительно.

— И какую ужасную ответственность взял на себя император Вильгельм, оставляя без единого слова ответа предложение императора Николая! Он не мог ответить на такое предложение иначе, как согласившись на него. И он не ответил потому, что хотел войны.

— История ему это зачтет. Потому что теперь, наконец, установлено, что в этот день, 29 июля, император Николай предложил подвергнуть австро-сербский спор международному третейскому суду; что в этот же самый день император Франц-Иосиф начал враждебные действия, отдав приказ бомбардировать Белград; и что в тот же день император Вильгельм председательствовал в известном совете в Потсдаме, на котором была решена всеобщая война.

XIII. Вторичное открытие Думы

На левом берегу Вислы, в районе Сохачева, русские приступили к ряду частичных и коротких атак, которые хорошо соответствуют тому, что великий князь Николай называет «оборонительное положение настолько активное, насколько это возможно». В Буковине, по недостатку боевых припасов, они медленно отступают.

Я принимаю визит министра земледелия Кривошеина. Среди всех членов кабинета Горемыкина, он, вместе с Сазоновым, — самый либеральный и наиболее преданный союзу.

Министерство земледелия имеет важное значение в России; можно сказать, что оно ведает всей экономической и социальной жизнью. Кривошеин в своей громадной работе обнаруживает качества, довольно редкие среди русских: ясный и методический ум, склонность к определенности в действиях, понимание руководящих принципов и общих планов, ум инициативный, последовательный и систематический. Переселенческое дело, которым он ведает в Сибири, в Туркестане, в Фергане, в Великой Монголии, в Киргизской степи, дает каждый год изумительные результаты. Я спрашиваю его о впечатлениях, которые он вынес из ставки, где он недавно был.

— Превосходные, — говорит он мне, — превосходные… Великий князь Николай полон уверенности и пыла. Как только его артиллерия получит снаряды, он перейдет в наступление; он все намеревается идти на Берлин…