Все самое лучшее для детей (сборник), стр. 13
В то время, когда они были в отлучке, с крыши слетел воробей, прыгнул на гнездо, оглянулся, взмахнул крылышками и юркнул в гнездо; потом высунул оттуда свою головку и зачирикал.
Скоро после того прилетела к гнезду ласточка. Она сунулась в гнездо, но, как только увидала гостя, запищала, побилась крыльями на месте и улетела.
Воробей сидел и чирикал.
Вдруг прилетел табунок ласточек; все ласточки подлетали к гнезду — как будто для того, чтоб посмотреть на воробья, и опять улетали.
Воробей не робел, поворачивал голову и чирикал.
Ласточки опять подлетали к гнезду, что-то делали и опять улетали.
Ласточки недаром подлетали: они приносили каждая в клювике грязь и понемногу замазывали отверстие гнезда.
Опять улетали и опять прилетали ласточки, и всё больше и больше замазывали гнездо, и отверстие становилось всё теснее и теснее.
Сначала видна была шея воробья, потом уже одна головка, потом носик, а потом и ничего не стало видно; ласточки совсем замазали его в гнезде, улетели и со свистом стали кружиться вокруг дома.
Первый перелёт
Лебеди стадом летели из холодной стороны в тёплые земли. Они летели через море. Они летели день и ночь; и другой день и другую ночь они, не отдыхая, летели над водою.
На небе был полный месяц, и лебеди далеко внизу под собой видели синеющую воду. Все лебеди уморились, махая крыльями, но они не останавливались и летели дальше. Впереди летели старые, сильные лебеди, сзади летели те, которые были моложе и слабее.
Один молодой лебедь летел позади всех. Силы его ослабели. Он взмахнул крыльями и не мог лететь дальше. Тогда он, распустив крылья, пошёл книзу. Он ближе и ближе спускался к воде; а товарищи его дальше и дальше белелись в месячном свете.
Лебедь спустился на воду и сложил крылья. Море всколыхнулось под ним и покачало его. Стадо лебедей чуть виднелось белой чертой на светлом небе. И чуть слышно было в тишине, как звенели их крылья. Когда они совсем скрылись из вида, лебедь загнул назад шею и закрыл глаза.
Он не шевелился, и только море, поднимаясь и опускаясь широкой полосой, поднимало и опускало его.
Перед зарёй лёгкий ветерок стал колыхать море. И вода плескала в белую грудь лебедя. Лебедь открыл глаза. На востоке краснела заря, и месяц и звёзды стали бледнее. Лебедь вздохнул, вытянул шею и, взмахнув крыльями, приподнялся и полетел, цепляя крыльями по воде. Он поднимался выше и выше и полетел один над тёмными всколыхавшимися волнами.
Шелковичный червь
У меня были старые тутовые деревья в саду. Ещё дедушка мой посадил их. Мне дали осенью золотник семян шелковичных червей и присоветовали выводить червей и делать шёлк. Семена эти тёмно-серые и такие маленькие, что в моём золотнике я сосчитал их пять тысяч восемьсот тридцать пять.
Они меньше самой маленькой булавочной головки. Они совсем мёртвые: только когда раздавишь, так они щёлкнут.
Семечки валялись у меня на столе, и я было забыл про них.
Но раз весной я пошёл в сад и заметил, что почка на тутовнике стала распускаться и на припёке солнечном уж был лист. Я вспомнил про семена червей и дома стал перебирать их и рассыпал попросторнее. Большая часть семечек были уже не тёмно-серые, как прежде, а одни были светло-серые, а другие ещё светлее с молочным отливом.
На другое утро я рано посмотрел яички и увидал, что из одних червячки уже вышли, а другие разбухли и налились. Они, видно, почувствовали в своих скорлупках, что корм их поспел.
Червячки были чёрные, мохнатые и такие маленькие, что трудно было их рассмотреть. Я поглядел в увеличительное стекло на них и увидал, что они в яичке лежат свёрнутые колечком, и как выходят, так выпрямляются. Я пошёл в сад за тутовыми листьями, набрал пригоршни три, положил к себе на стол и принялся готовить для червей место, так, как меня учили.
Пока я готовил бумагу, червячки почуяли на столе свой корм и поползли к нему. Я отодвинул и стал манить червей на лист, и они, как собаки за куском мяса, ползли за листом по сукну стола через карандаши, ножницы и бумагу. Тогда я нарезал бумаги, протыкал её ножичком, на бумагу наложил листья и со всем, с листом, наложил бумагу на червяков. Червяки пролезли в дырочки, все взобрались на лист и сейчас же принялись за еду.
На других червей, когда они вывелись, я так же наложил бумагу с листом, и все пролезли в дырочки и принялись есть. На каждом листе бумаги все червяки собирались вместе и с краёв объедали лист. Потом, когда съедали всё, то ползли по бумаге и искали нового корма. Тогда я накладывал на них новые листы дырявой бумаги с тутовым листом, и они перелезали на новый корм.
Они лежали у меня на полке, и когда листа не было, они ползали по полке, приползали к самому краю, но никогда не спадали вниз, даром что они слепые. Как только червяк подойдёт к обрыву, он, прежде чем спускаться, изо рта выпустит паутину и на ней приклеится к краю, спустится, повисит, поосмотрится и если хочет спуститься — спустится, а если хочет вернуться назад, то втянется назад по своей паутинке.
Целые сутки червяки только и делали, что ели. И листу всё им надо было подавать больше и больше. Когда им принесёшь свежий лист и они переберутся на него, то делается шум, точно дождь по листьям; это они начинают есть свежий лист.
Так старшие черви жили пять дней. Уже они очень выросли и стали есть в десять раз больше против прежнего. На пятый день я знал, что им надо засыпать, и всё ждал, когда это будет. К вечеру на пятый день точно один старший червяк прилип к бумаге и перестал есть и шевелиться.
На другие сутки я долго караулил его. Я знал, что черви несколько раз линяют, потому что вырастают, и им тесно в прежней шкуре, и они надевают новую.
Мы караулили по переменкам с моим товарищем. Ввечеру товарищ закричал:
— Раздеваться начал, идите!
Я пришёл и увидал, что точно, — этот червяк прицепился старою шкурой к бумаге, прорвал около рта дыру, высунул голову и тужится-извивается — как бы выбраться, но старая рубашка не пускает его. Долго я смотрел на него, как он бился и не мог выбраться, и захотел помочь ему. Я ковырнул чуть-чуть ногтем, но тотчас же увидал, что сделал глупость. Под ногтем было что-то жидкое, и червяк замер. Я думал, что это кровь, но потом я узнал, что это у червяка под кожей есть жидкий сок — для того, чтобы по смазке легче сходила его рубашка. Ногтем я, верно, расстроил новую рубашку, потому что червяк хотя и вылез, но скоро умер.
Других уже я не трогал, а они всё так же выбирались из своих рубашек; и только некоторые пропадали, а все почти хотя и долго мучились, но выползали-таки из старой рубашки.
Перелинявши, червяки сильнее стали есть, и листу пошло ещё больше. Через четыре дня они опять заснули и опять стали вылезать из шкур. Листу пошло ещё больше, и они были уже ростом в осьмушку вершка. Потом через шесть дней опять заснули и вышли опять в новых шкурах из старых, и стали уже очень велики и толсты, и мы едва поспевали готовить им лист.
На девятый день старшие червяки совсем перестали есть и поползли вверх по полкам и по столбам. Я собрал их и положил им свежего листа, но они отворачивали головы от листа и ползли прочь. Я вспомнил тогда, что червяки, когда готовятся завиваться в куклы, то перестают совсем есть и ползут вверх.
Я оставил их и стал смотреть, что они будут делать.
Старшие влезли на потолок, разошлись врозь, поползли и стали протягивать по одной паутинке в разные стороны. Я смотрел за одним. Он забрался в угол, протянул ниток шесть на вершок от себя во все стороны, повис на них, перегнулся подковой вдвое и стал кружить головой и выпускать шёлковую паутину так, что паутина обматывалась вокруг него. К вечеру он уже был как в тумане в своей паутине. Чуть видно его было; а на другое утро уж его и совсем не видно было за паутиной: он весь обмотался шёлком и всё ещё мотал.