Сто прикосновений (Дневник Мелиссы), стр. 16

Но потом, протягивая мне тетрадку, он взглянул так, словно все понял, и сказал:

– В эту субботу вечером не назначай никаких дел. И не одевайся, пока я тебе не позвоню.

Я посмотрела на него с изумлением, но ничего не сказала, глупо пытаясь изобразить безразличие. Я открыла тетрадку, просмотрела все, что написала во время урока, и увидела между знаками «икс» и «игрек» написанное мелким почерком:

На этот раз я опять промолчала, мы попрощались, и он мне напомнил о новом свидании. Да кто же это может забыть…

22 февраля

В час ночи мне позвонила Летиция и спросила, хочу ли я пообедать с ней завтра.

Я ответила «да» отчасти потому, что мне было несподручно возвращаться домой после школы, так как в 15:30 должна была начаться генеральная репетиция нашего спектакля.

Я хотела ее увидеть, я о ней часто думала по ночам перед сном.

В жизни она была еще красивее. Я смотрела на ее нежные руки, пока она наливала мне вина, и сравнивала их со своими, которые стали красными и сухими, как у обезьянки, оттого что каждое утро я езжу на своем мотороллере и холод мне их подпортил.

Она говорила обо всем и за один час успела рассказать мне о своих двадцати годах жизни. Она мне рассказала о своей семье, о матери, преждевременно умершей, об отце, уехавшем в Германию, и о сестре, которую теперь видит изредка, так как та недавно вышла замуж. Она мне рассказала о своих преподавателях, о школе, об университете, об увлечениях, о своей работе.

Я смотрела на ее брови, и мне вдруг захотелось их поцеловать.

Какая это странная штука – брови! Брови у Летиции подвижны, как и ее глаза, и они такие красивые, что невольно хочется поцеловать такое совершенство, а потом и лицо, и щеки, и губы… Сейчас, я это знаю, дневник, я ее хочу. Я хочу ее тепла, ее кожи, ее рук, ее слюны, ее шепота. Мне хотелось бы гладить ее по голове, посетить ее островок своим дыханием, устроить ей праздник во всем ее теле. Однако для меня очевидно, что она меня чувствует заблокированной, для меня это совершенно новое дело, и я, конечно, не могу претендовать, чтобы у нее были те же самые ощущения, или, может, у нее они есть, но я этого никогда не узнаю. Она на меня глядела и все время облизывала губы, ее взгляд был ироничным, и я чувствовала себя побежденной. Не ею, а своими капризами.

– Хочешь ли ты заняться любовью, Мелисса? – спросила она, пока я маленькими глотками пила вино.

Я поставила свой стакан на стол, посмотрела на нее с беспокойством и покачала головой в знак отказа:

– Сначала ты меня этому должна научить…

Научить меня заниматься любовью с женщиной или научить меня любить? Возможно, эти две вещи взаимно компенсируются…

23 февраля

Сейчас ночь с субботы на воскресенье, вернее, уже утро, так как небо стало светлым.

Я чувствую себя счастливой, дневник.

У меня в теле такая умиротворенная эйфория, что напоминает блаженство, такой полный и тихий покой, что я полностью им заполнена. Сегодня ночью я поняла, что отдаться тому, кто тебе нравится и наполняет тебя чувствами, – это нечто святое, это то, когда секс перестает быть только сексом и начинает быть любовью, это – когда ты вдыхаешь в себя приятный запах волосков на его спине или гладишь его сильные и гладкие плечи, гладишь его волосы.

Я вовсе не была взволнована, я знала, что делаю.

Я знала, что разочаровываю своих родителей. Я садилась в машину полузнакомого двадцатисемилетнего мужчины, очаровательного преподавателя математики, того, кто воспламенил мои чувства. Я его ждала на улице, под роскошной сосной, и оттуда я увидела, как он в своей зеленой машине медленно подъезжает: шарф вокруг шеи, стекла очков блестят.

Несмотря на то, что он мне сказал несколько дней назад, я не ожидала, что он мне позвонит и скажет, как мне одеться. Я взяла нижнее белье из первого ящика, надела на себя и примерила черное платьице. Я посмотрелась в зеркало и поморщилась от мысли, что чего-то не хватает. Тогда я из-под платья спустила трусики, сняла их и улыбнулась, тихо прошептав: «Вот так – идеально!» – и послала сама себе поцелуй.

Когда я вышла из дому, я почувствовала, как холод гуляет у меня между ног, а ветер порывисто задувает в мою голую щель; я села в машину, преподаватель посмотрел на меня сверкающими завороженными глазами и сказал:

– Ты не надела того, что я просил.

Тогда я стала смотреть перед собой на дорогу и сказала:

– Я знаю, но не слушаться преподавателя – это то самое лучшее, что у меня получается.

Он меня громко чмокнул в щеку, и мы поехали в какое-то тайное место.

Я все время приглаживала рукой свои волосы, он, наверное, думал, что это нервы, но это было всего лишь нетерпение.

Нетерпение владеть им тут же, сразу, без каких-либо необходимых условий.

Я не знаю, о чем мы говорили во время поездки, так как в моих мыслях было только одно: обладать им; я смотрела на его глаза, пока он вел машину, мне нравятся его глаза, у него длинные черные ресницы, а сами глаза интригующие и притягивающие. Я отметила, что он изредка посматривал на меня, но сделала вид, что ничего не заметила – ведь это тоже часть игры. Потом мы доехали до Рая или, может, до Ада, в зависимости от того, как посмотреть. На его дешевенькой машине мы проехали по пустынным дорогам и узким дорожкам, на которые, казалось, невозможно и въехать, мы проехали мимо какой-то полуразрушенной церкви, покрытой плющом и мхом, и Валерио мне сказал:

– Смотри, когда увидишь слева от себя фонтан, мы должны завернуть сразу после него.

Я стала внимательно вглядываться в темную дорогу, надеясь как можно быстрее увидеть фонтан в лабиринте дороги.

– Вот он! – закричала я слишком громко.

Он выключил мотор перед какими-то зелеными поржавевшими воротами, и фары машины высветили слова, написанные на них; мои глаза выделили два имени, помещенные в нарисованное сердце: Валерио и Мелисса.

Я посмотрела на него с изумлением и указала ему на то, что я прочитала. Он улыбнулся и сказал:

– Я не могу в это поверить!

Затем он повернулся ко мне и прошептал:

– Видишь? Мы записаны в звездах.

Я не поняла, что он этим хотел сказать, однако это «мы» меня успокоило и заставило почувствовать частью целого, в котором эти части были схожими, как я и зеркало.

Мне стало страшно в этом раю, так как было темно, место какое-то неровное, непроходимое, особенно если у тебя сапоги на высоченных каблуках. Я старалась прижаться к нему как можно сильнее, я хотела ощущать его тепло. Мы неоднократно спотыкались о неровную почву, идя по каким-то узким темным тропинкам, обнесенным каменными заборами; единственное, что можно было видеть, так это небо, усеянное этой ночью мириадами звезд, а луна то показывалась, то играла в прятки с нами. Я не знаю отчего, но это место вызывало во мне чувство ужаса и страха.

Мне пришло в голову – не знаю, может, по глупости, а может, и нет, – что где-то здесь, совсем рядом, служится черная месса, для которой я предназначена в качестве жертвы, и что люди в капюшонах должны были бы привязать меня к столу и вокруг меня поставить свечи и канделябры, потом бы меня изнасиловали по очереди, а потом в конце концов меня бы убили ударом кривого и отточенного лезвия.

Но я доверяла ему. Возможно, в тот магический момент это были мысли моего подсознания.

Эти улочки, вызвавшие во мне страх, привели нас к площадке с обрывом над морем, отсюда был слышен плеск волн, бьющихся о берег. Белые утесы были большими и гладкими: я сразу представила себе, для чего их можно было бы использовать.

Он притянул меня к себе, лицом к лицу, мы соприкоснулись губами, не целуясь, как бы вдыхая запах друг друга и слушая свое дыхание. Мы приблизились друг к другу еще чуть-чуть, снова соприкоснулись губами и стали их кусать, целуясь взасос. Наши языки встретились: его язык был горячим и мягким, он меня ласкал нежно, как перышко, и все же я задрожала. Наши поцелуи нас раскалили, и он наконец меня спросил, может ли он меня тронуть и настал ли для этого нужный момент. «Да, – ответила я, – именно сейчас».