Сотня, стр. 47

Уэллс отвернулся, пытаясь высмотреть Кларк. Ну или хотя бы слабый намек на то, что она где-то там, в лесу. Но его любимая исчезла, словно тень, хотя он почти физически ощущал, как пульсирует в темноте ее горе. Каждая клеточка его тела взывала о том, чтобы броситься на поиски, но Уэллс знал, что это безнадежно.

Кларк права. Он действительно разрушает все, к чему прикасается.

– Ты выглядишь устало,– сказал Канцлер, внимательно посмотрев на сына, сидевшего напротив него за обеденным столом.

Уэллс поднял глаза от тарелки, в которую смотрел на протяжении всей трапезы, и коротко кивнул.

– Со мной все в порядке.

Правда состояла в том, что он уже несколько дней не спал. Образ разъяренной Кларк был намертво впаян в его мозг, и каждый раз, закрывая глаза, он видел, как девушку уводят охранники, видел ужас на ее лице. Каждый раз в тишине, наступавшей между двумя сердцебиениями, Уэллс слышал в своей голове ее полный муки крик.

После суда Уэллс умолял отца снять с Кларк все обвинения. Он клялся, что она не имеет ничего общего с экспериментами ее родителей, и что ее и так чуть не убили угрызения совести. Но Канцлер лишь сказал в ответ, что он над этим не властен.

Уэллс поерзал на стуле. Если честно, он бы на один космический корабль с отцом не сел, не то что за один стол, но приходилось соблюдать хотя бы видимость приличий. Если он позволит гневу вырваться наружу, отец просто обвинит его в незрелости, иррациональности и неспособности понять закон.

– Я знаю, ты на меня сердит,– сказал Канцлер и отпил глоток воды,– но я не могу отменить результаты голосования. Ведь Совет и существует именно для того, чтобы в одних руках не сосредоточилась слишком большая власть.– Он покосился на мигающий персональный чип, встроенный в наручные часы, и снова посмотрел на Уэллса.– Доктрина Геи и без того довольно жесткая штука. Мы должны дорожить той толикой свободы, которую она оставляет.

– Ты хочешь сказать, что Кларк должна умереть для поддержания демократии, даже если она ни в чем не виновата?

Канцлер смерил сына взглядом, который еще недавно просто впечатал бы Уэллса в кресло.

– Я думаю, о невиновности тут не может быть и речи. Она совершенно точно знала об опытах.

– Эти опыты их заставил ставить Родос. Это его надо наказывать!

– Хватит,– сказал Канцлер таким холодным тоном, что ярость Уэллса почти угасла.– Не желаю слушать подобную чушь в собственном доме.

Уэллс уже приготовил сердитую отповедь, но тут раздался звонок в дверь. Отец смерил сына выразительным взглядом, когда дверь открылась, и в квартиру вошел Вице-канцлер собственной персоной.

Юноша едва сдержал враждебность, когда Родос кивнул ему в знак приветствия. Отправляясь следом за отцом в его кабинет, Вице-канцлер имел обычный самодовольный вид. Когда дверь за обоими мужчинами закрылась, Уэллс встал из-за стола. Он знал, что ему следовало бы уйти в свою комнату, плотно затворив за собой дверь. Он всегда так делал, когда отец принимал дома визитеров. Еще несколько дней назад Уэллс поступил бы именно так. Несколько дней назад он не осмелился бы подслушать приватную беседу, но теперь это его не смущало. Он подкрался к двери кабинета и вжался в стену.

– Челноки готовы,– начал Родос.– Нет причин медлить.

– Причины есть.– В голосе отца звучала нотка раздражения, как будто этот разговор велся уже не в первый раз.– Мы до сих пор не уверены, что радиация снизилась до безопасного уровня.

За дверью кабинета воцарилась тишина, Уэллс резко вдохнул и затаил дыхание, чтобы ничем не выдать своего присутствия.

– Потому-то мы и отправляем туда преступников. Почему бы осужденным не принести пользу Колонии?

– Даже малолетние заключенные имеют право на шанс выжить, Родос. Для этого и назначается повторный суд в день их восемнадцатилетия.

Вице-канцлер ухмыльнулся:

– Ты же прекрасно знаешь, что никто из них не будет помилован. Мы не можем позволить себе разбрасываться ресурсами. Мы в цейтноте.

«О чем он говорит, какой цейтнот?» – удивился Уэллс, но, прежде чем он успел обдумать услышанное, его отец внес ясность:

– Эти рапорты изрядно все преувеличивают. Запасов кислорода нам хватит минимум на несколько лет.

– И что потом? Отдашь приказ погрузить всю Колонию в челноки и станешь надеяться на лучшее?

– Мы пошлем туда малолетних заключенных из Тюрьмы, как ты и предлагаешь. Но не сейчас. Даже если неполадки в секторе С-14 усугубятся, у нас еще есть время. Первую партию заключенных можно будет отправить в течение года.

– Ну, если ты считаешь, что так будет лучше…

Услышав, как Вице-канцлер встал со своего стула, Уэллс метнулся в свою комнату и рухнул на кровать. Глядя в потолок, он пытался осмыслить услышанное. Значит, Колония на последнем издыхании, и всем им осталось лишь несколько лет жизни в космосе.

Все встало на свои места. Вот почему на повторных судах всех признают виновными! У кораблей уже недостаточно ресурсов, чтобы поддерживать прежнюю численность населения. Эта мысль была ужасна, но осознание еще более страшного факта уже прокладывало путь в его голову. День рождения Кларк через полгода. Уэллс теперь знал, что никогда не сможет уговорить отца помиловать ее. Шанс выжить ей даст только экспедиция на Землю, но она планируется лишь на следующий год. Если ничего не сделать, Кларк ждет смерть.

Единственная надежда была на то, что удастся как-то приблизить полет на Землю, сделать так, чтобы первую партию отправили как можно скорее.

В мозгу возник ужасный, отчаянный план. Когда Уэллс понял, что ему придется сделать, его сердце сжалось от страха, но он знал – другого пути нет. Чтобы спасти любимую девушку, он вынужден будет поставить под угрозу само существование человеческой расы.

Глава 33

Беллами

Беллами прислонился к стволу дерева и сполз на землю, чувствуя себя пустым, будто обгоревшая оболочка челнока. В поисках Октавии он несколько часов рыскал по лесу и выкрикивал ее имя, пока у него не пересохло в горле, но ответом была лишь сводящая с ума лесная тишина.

– Эй! – прервал его мысли чей-то усталый голос.

Беллами обернулся и увидел, что к нему медленно приближается Уэллс. Его лицо было все в саже, а на левой руке кровоточила глубокая царапина.

– Как успехи?

Беллами только помотал головой.

– Очень жаль,– Уэллс стиснул зубы и застыл, глядя куда-то в землю за спиной Беллами.– Может, тебя немного утешит… Я думаю, что ее на самом деле тут не было. Мы сейчас довольно тщательно осмотрели поляну. Все успели уйти, кроме… – И он замолк.

– Я знаю,– негромко сказал Беллами.– Мне правда жаль, мужик. Я знаю, ты сделал все, что мог.

Уэллс поморщился.

– Я перестал понимать, что это значит.

Беллами в недоумении посмотрел на него, но, прежде чем успел что-то ответить, Уэллс слегка ему улыбнулся.

– Октавия скоро найдется. Не волнуйся.

Он развернулся и побрел обратно в сторону поляны, где несколько человек ворошили пепел в поисках уцелевшей после пожара утвари.

В розовом свете зари Беллами почти мог поверить, что события последних нескольких часов были всего лишь ночным кошмаром. Пламя давно угасло, и хотя большая часть травы на поляне выгорела, земля под ногами была влажной. Огонь не добрался до деревьев, и цветы на их ветвях тянулись к свету, в блаженном – или равнодушном – неведении о трагедии. Но Беллами знал кое-что о горе. Нельзя надеяться, что кто-то разделит с вами страдания. Свою боль приходится сносить в одиночку.

До его ушей донесся спор о том, почему начался пожар: то ли палатки загорелись от случайной искры, которую ветер принес от костра, то ли пламя вспыхнуло из-за чьей-то глупости или неосторожности.

Беллами не было дела до причин пожара; по фиг, отчего там все загорелось. Его волновала только Октавия. Она убежала, чтобы спастись от огня? Или покинула лагерь раньше, еще до того, как все началось? И если да, то почему она так поступила?