Львовская гастроль Джимми Хендрикса, стр. 58
Оксана почувствовала себя неудобно из-за того, что накричала на парикмахера. Ведь он действительно старался, это было уже понятно.
— Ладно, — пробурчала она уже мягче. — Подстрижете! Но у вас там очередь!
— А вы сюда надолго? — поинтересовался Ежи Астровский.
— Нет, сюда и сразу обратно, — ответила она. — У меня вечером работа.
Ежи с сожалением посмотрел на волосы Оксаны, из-за чего она опять занервничала, взялся правой рукой за свой острый подбородок, покачал головой.
— Вы же артистка, а так мало себе уделяете внимания…
Эти слова Оксану не рассердили, но явно огорчили, и Ежи почувствовал, что попал в точку.
— Давайте я их попрошу! Вас наверняка пропустят без очереди! Тем более, что они никуда не спешат, а у вас вечером работа! А я завтра сюда снова приеду и достригу, кого не успею. Обещаю!
Оксана тяжело вздохнула.
— Ладно, — махнула она рукой.
Выйдя в коридор, она уселась на стул. Ежи набросил ей на плечи простыню.
Ножницы защелкали, расческа побежала зубьями по кучерявым волосам Оксаны. Вниз посыпались первые отрезанные локоны.
От Ежи шел устойчивый запах одеколона. Обитатели приюта, ожидавшие своей стрижки, с интересом наблюдали за худым и грациозным мужчиной, сосредоточившимся до забвения на кудрях знакомой им женщины.
А сама Оксана вдруг расслабилась, погрузилась в себя. Ей показалось, что история с агрессивной чайкой произошла не сегодня, а несколько дней назад. Время как бы отошло от нее в сторону и спряталось за углом. Она жила ощущением этого момента, и пряный алкогольный аромат одеколона выбил из ее памяти запах моря и гнилых водорослей. А от рук Ежи, как от радиатора отопления, исходило тепло. Показалось, что от этого тепла у нее покраснели уши. Ей захотелось вдруг их потрогать, проверить: не «горят» ли они. И тут же смутилась Оксана, не будучи в состоянии легко вытащить руки из-под накинутой поверх одежды простыни. Поняла, что уши у нее «горят» от внезапно возникшего подросткового стыда. Что-то казалось ей в этом парикмахерском «акте» неправильным, нескромным. Словно не должна она была позволять этому мужчине делать себя красивой! Да ведь и вправду, настойчивость Ежи, уже порядком надоевшая ей, доказывала, что для себя хотел он сделать ее красавицей! Из чисто эгоистических побуждений. Но она всё равно не пойдет с ним пить кофе! Не нравится он ей как мужчина. Хотя в своем стремлении понравиться или угодить ей он добрался аж сюда, до Винников, до «Осели», зная, как беспокоится Оксана и о Лесе и ее верной команде помощниц и помощников, и об этих потерянных женщинах и мужчинах, для которых вернуться в новую жизнь так же тяжело, как в одиночку человеку тяжело построить с нуля новый дом.
Глава 40
Этим же вечером по странному стечению обстоятельств в Винниках оказался Алик Олисевич. Оказался после телефонного звонка Юрка Винничука, который очень хотел рассказать Алику что-то важное, но одновременно сообщил, что в ближайшую неделю во Львов не собирается. Винничук не был тем человеком, который бы звонил из-за пустяка и интриговал бы товарищей загадками. Поэтому Алик и решил к нему сюда заехать. И вот теперь сидели они в новом, недавно достроенном кирпичном доме писателя за большим столом, пили вино, обсуждали последнюю книжную ярмарку, на которой, правда, Алик не побывал. Хотя Юрко очень живо рассказывал о дружных писательских попойках на Коперника шесть, во дворе, где книжный человек Михайло Ватуляк накрыл на внутренней террасе, возле входа в свою квартиру, шикарный стол. Алик сначала слушал с интересом, потом с интересом пил домашнее красное вино, слушая уже в пол-уха и ожидая, когда же наконец Винничук расскажет ему «что-то важное». Ведь это «что-то важное» должно было каким-то краем касаться лично его, Алика. Иначе зачем бы Винничук ему звонил?
— Ты мне хотел рассказать… — наконец, не вытерпев, перебил Юрка Алик.
— Ах, да! — Винничук провел ладонью по лбу, словно разглаживая морщины. — Я твоего приятеля видел, гэбиста. Хотел тебе посоветовать держаться от него подальше! Он наверняка сошел с ума. Следил за мной ночью с ружьем за спиной! Представляешь?! Я вот думаю, надо бы ментам сообщить, а то хрен его знает, что ему в следующий раз в голову придет?!
— Да он нормальный, — вступился за знакомого старый хиппи. — Это он Карпатское море по-прежнему ищет.
— А почему с ружьем? — Юрко пытливо уставился прямо в глаза Алику.
На этот вопрос хиппи ответить не мог. Он попытался найти объяснение, но мысли ничего убедительного не подсказывали, и он после паузы пожал плечами.
— Ты меня удивляешь! — Юрко лицом посерьезнел и выразил что-то вроде разочарования. — Я, конечно, понимаю, что все мы тут садомазохисты, но ты упрямо держишь первое место! Дружить с гэбистом, который не давал вам спокойно жить и молиться своему богу — наркотикам, сексу и рок-н-ролу!
Алик скривил губы.
— Во-первых, он не мешал, а иногда даже помогал. Во-вторых, я никогда сексу и наркотикам не молился! В третьих, он сейчас совершенно одинокий, а от одиночества любой может с ума сойти!
— Ценю твой гуманизм, — выдохнул Винничук. — Я ведь тоже из гуманных побуждений всё это тебе говорю. Он плохо закончит! Не может хорошо закончить человек, который на желтом мотороллере с ружьем за плечом разъезжает по Львову и следит за прохожими. Если ружье висит за плечом, то рано или поздно оно выстрелит.
— На стене, — поправил Алик своего товарища. — Если ружье висит на стене! Я знаю эти слова, я же в театре работаю.
— Я не про театр, я про жизнь! — отмахнулся рукой Винничук. — Но я тебе обещаю: если я его еще раз ночью с ружьем в городе увижу, я сам сообщу и ментам, и психиатрам!
Наступила пауза, во время которой мысли в голове Алика вдруг ожили и заметушились, как муравьи в муравейнике. Что-то его в этом разговоре удивило и насторожило, и это что-то не было связано с Рябцевым. Но что? Мысли прыгали, хватали друг друга за хвост, смешивались. И всё это на фоне выпитого домашнего вина. «Вино в Винниках у Винничука!» — вдруг смешливо подсказала ему одна мысль, и он обрадовался внезапно возникшей скороговорке, в которой не было ни одной буквы «р»! И пожалел, что в слове «вино» только одна буква «н». Будь там две эти буквы, скороговорка была бы вообще идеальной!
А Винничук сидел молча рядом за столом, смотрел на свой недопитый стакан и многозначительно молчал.
И молчал он достаточно долго для того, чтобы Алик понял, что его смутило. И из этого понимания сразу родился у Алика вопрос.
— Юра, а ты что там делал? Ночью? В городе?
Винничук вздрогнул, медленно перевел взгляд с вина на приятеля.
— Ну, ходил… гулял, — сказал он, но голос его потерял твердость и самоуверенность.
— Гулял?! — повторил озадаченный Алик. — Ну, так, наверное, и Рябцев тоже гулял, точнее, катался по городу. Ночью ведь машин почти нет, а он любит на мотороллере ездить…
— А ружье за спиной?
— Ночь — темное время суток. Мало ли кто может попасться на пути, — Алик перешел на полушепот, при этом более пристально посмотрел в глаза писателя. — Ты же сказал, что он за тобой следил?!
Винничук кивнул.
— Значит, ты что-то делал. — Алик вдруг понял, что он анализирует ситуацию вслух почти с такими же интонациями, с какими недавно Рябцев анализировал происходящее в городе. — Если бы ты стоял и ничего не делал, он бы, наверное, проехал мимо… А что ты делал?
Винничук замер от неожиданности вопроса, потом хмыкнул, поднялся резко из-за стола и вышел. Озадаченный Алик проводил его взглядом, и смотрел на закрывшуюся за хозяином дверь, за которой был холл дома и коридорчик, ведущий в кухню.
«Да, — подумал он. — Странные люди, эти писатели! Черт его знает, что у них на уме?!»
Но на уме у Винничука, как оказалось, ничего странного не было. Он появился в комнате через минуту, неся в одной руке запотевшую бутылку водки, а в другой — чашку, из которой торчали маленькие соленые огурчики. Правда, лицо его было слишком серьезным для этой ноши и выражало то ли сомнение, то ли мысли, которыми человек не был полностью удовлетворен.