ProМетро, стр. 104

Глава двадцать четвертая,

сверхплановая

В момент падения он ударился подбородком об угол панели управления, наверное, оттого и отключился, но это все пустяки, если только от удара не повредился аппарат искусственной речи. Он внимательно ощупал нашейную коробочку, вот уже несколько лет заменяющую ему удаленную гортань, и не обнаружил никаких повреждений.

«Не хотелось бы, – подумал он. – Сначала зажевывается пленка в кассете, потом весь поезд чуть не взлетает на воздух, теперь еще это… мое второе горло. Не хотелось бы».

Он подобрал микрофон – тот болтался на длинном, спиралью закрученном шнуре в паре сантиметров от пола, раскачивался из стороны в сторону, как маятник, маялся. Поднес к губам, проверил:

– Раз, раз, раз!

Привычная волна вибрации пробежала от гортани к груди.

Уважаемые пассажиры!

И кисло усмехнулся. Одно к одному: сначала оголодавший магнитофон решил закусить собственной пленкой, из-за чего пришлось прервать торжественный концерт по заявкам, потом куда-то разбежались и сами слушатели… Послушники… И он снова остался один.

Снова не смог никого повести за собой – туда, к свету. В смысле повезти. Не смог достучаться до них, успокоить, объяснить, что свет в конце тоннеля действительно есть, только не впереди, как ошибочно думают многие, а снизу…

Поезд дальше не идет…

– объявил он, скорее, для самого себя, всматриваясь в подвижную темноту за окном и по каким-то своим, недоступным обычным людям признакам определяя, что «да, уже скоро».

Он нажал кнопку магнитофона, выщелкнул кассету и поднес к глазам. Первая, пожалуй, удача за весь бесконечный вечер: оказалось, что пленка в кассете не зажевана, а просто накрутилась ступеньками, что вполне поправимо… он постучал кассетой об колено… надо только перемотать ее пару раз туда и обратно.

Он так и сделал, два раза прогнал пленку из конца в конец, остановив примерно на второй песне с конца, на его любимой, и сказал в микрофон:

Он летит!

– как раз в тот момент, когда закончились рельсы и началась пропасть, потом нажал на кнопку «Воспр», и кабина машиниста, а вместе с ней все двенадцать оставшихся от состава вагонов наполнились льющимся из динамиков атональным мотивом и голосом – он не знал чьим, да это было и неважно, поскольку ему нравился не голос, а слова, чем-то цепляющие его больную душу, заставляющее ее тихо-тихо вибрировать.

До свиданья, малыш!
Я упал, а ты летишь.
Ну и ладно, улетай
В рай.
Ничего, ничего,
Мы увидимся еще,
Я и сам, я и сам,
Назло врагам,
Буду там.