Январские ночи, стр. 57
— Ничего, товарищ Соловьев, перетерпим, — сказала она спокойнее и суше. — Вашим детям уже не придется ломать голову над такими проблемами.
Землячка стояла с Соловьевым на тротуаре прямо против тяжеловатого, приземистого здания, построенного еще в конце позапрошлого века, а видела иное здание, высокое и светлое, которое воздвигнут когда-нибудь на этом месте, видела иные масштабы и свершения, достойные нового стремительного века.
Мимо Землячки и Соловьева текли прохожие, перекликалась рядом молодежь, и, всматриваясь в оживленные лица москвичей, она заглядывала в будущее.
Каким-то оно будет?…
Завтра Землячка уедет в Ростов. Вместе с нею уедет Соловьев. Он будет строить завод, а она — подбирать людей, которые должны обеспечить успех строительства. Подбирать людей для других новостроек, подбирать работников для партийных комитетов. Будет руководить ими.
Если бы ее озарило предвидение, она увидела бы себя в Мотовилихе, куда ее вскоре пошлют на партийную работу, а потом в Москве, где ей долго придется работать в органах партийного и советского контроля, а позже стать одним из руководителей Советского правительства.
Для нее не так важно — работать ли в заводском центре Урала или в каком-либо сельском районе на Дону, занимать ли руководящий пост или находиться на низовой работе, главное в том, что, где бы она ни была и что бы ни делала, до последнего своего часа она будет жить и работать так, как учил Ленин. Его образ она пронесет в своем сердце через всю свою жизнь. Пройдут годы, а Ленин будет жить, жить и сопутствовать все новым и новым поколениям человечества.
И лишь одно не дано никому предвидеть — когда и при каких обстоятельствах оборвется его жизнь.
Землячка умерла спустя двадцать три года после смерти Ленина, в тот же день, что и он, 21 января…
Случайное совпадение? В общем-то, наверное…
Но в годовщину смерти дорогого нам человека воспоминание о нем приходит к нам с особою силой.
В сутолоке будней воспоминание стирается и затухает боль, но вот приходит день поминовения, день воспоминаний, и снова с нами близкий и дорогой человек.
Вспоминаешь, каким он был, как ходил, как говорил. Закрываешь глаза, и он приближается к тебе, и ты меришь его судом свою жизнь, ощущаешь, как он тебе нужен, и сердце сжимается в такой невыносимой боли, что невозможно выдержать…
Вероятно, так оно и случилось на самом деле.
ОТ АВТОРА
Заканчивая повесть о Землячке, пожалуй, стоит все-таки сказать, как возник ее замысел.
Несколько товарищей советовали мне написать о Землячке, причем одним из доводов служило то, что я был с нею знаком.
Однако сказать «знаком» было бы преувеличением, но видеть я ее действительно видел, так будет вернее.
Все же одно это обстоятельство вряд ли могло побудить меня писать о Землячке, любому литератору приходится в течение своей жизни встречаться со множеством выдающихся людей, но это не значит, что обо всех следует писать.
Каждый человек является носителем каких-то идей, правильнее даже — какой-то одной идеи, определяющей его жизненное кредо, и вот интерес к такой идее, созвучность твоему собственному мироощущению — гораздо большее основание к изучению чужой жизни, чем просто обычное знакомство.
Я встречал, точнее все-таки, видел Землячку раза три или четыре… впрочем, буду точен — четыре раза, и об этих встречах нужно коротко рассказать.
Первая встреча произошла в октябре 1919 года.
Это было время жестоких боев за Орел, Красная Армия переходила в наступление против Деникина.
Я только что вступил в комсомол, и волостная партийная организация послала меня с поручением в политотдел Тринадцатой армии.
Политотдел находился на станции Отрада, между Орлом и Мценском.
Я ждал появления начальника политотдела, и вот он появился. Это было незабываемое впечатление!
Начальником политотдела оказалась женщина в кожаной куртке и хромовых сапогах…
Мне приходилось видеть до революции строгих ученых дам — педагогов, врачей, искусствоведов, и вот передо мною была одна из них.
Начальнику политотдела доложили обо мне, она повернулась, хотя у меня до сих пор сохранилось ощущение, будто какая-то незримая сила сама поставила меня перед нею. Повернулась и… поднесла к своим близоруким глазам лорнет.
Да, лорнет!
Эта встреча описана мною в романе «Двадцатые годы», а первое слово, услышанное мною из ее уст, было «расстрелять».
Да, расстрелять!
Возможно, прежде чем это сказать, она говорила что-то еще, но до сих пор у меня в ушах звучит этот приговор.
Речь шла вот о чем. Старик-отец прятал в клуне или, сказать понятнее, в риге сына-дезертира, парня нашли, и обоих только что доставили в трибунал.
С Землячкой советовались, как с ними поступить.
Дезертиры в те дни были бедствием армии, им нельзя было давать потачки, и Землячка не могла, не имела права проявить мягкость.
Несколькими часами позже у меня с нею состоялся душевный разговор, но много воды утекло с той встречи до той поры, когда я понял, что эта черта ее характера именуется не жестокостью, а твердостью.
Снова я встретил Землячку спустя почти десять лет.
В декабре 1928 года на сессии ЦИК СССР обсуждался вопрос о мероприятиях по подъему урожайности. Докладчиком по этому вопросу выступал Я.А.Яковлев, редактор «Крестьянской газеты» и одновременно заместитель Г.К.Орджоникидзе, председателя ЦКК и наркома РКИ.
А я в эти годы служил в «Крестьянской газете» и по поручению Я.А.Яковлева писал отчет о сессии.
С Землячкой я столкнулся на лестнице Большого Кремлевского дворца.
Только что кончилось заседание, я выскочил из зала и мчался вниз, торопясь в редакцию. Бежал сломя голову, перепрыгивая через ступеньки, и вдруг опять незримая сила остановила меня. Навстречу мне поднималась сухонькая строгая дама в платье серо-жемчужного цвета.
Она возникла на одном из маршей беломраморной лестницы, и я сразу ее узнал, хотя с первой встречи миновало девять лет. Мне хотелось промчаться мимо, однако ноги мои налились свинцом. Я прижался к перилам. Я боялся ее, о строгости ее ходили легенды.
«Ну скорее, скорее, — мысленно подгонял я ее, — иди же, иди, поторопись в зал…»
Но она остановилась. Подняла руку и поманила к себе пальчиком. Так, как сделала бы это любая классная дама. Что оставалось делать? Медленно пошел я по широким ступеням лестницы навстречу своей безжалостной судьбе, принявшей на этот раз образ Розалии Самойловны Землячки.
На черном шнурке, струившемся вниз от ее шеи к поясу, покачивался лорнет в черепаховой оправе. Землячка близоруко прищурилась, подняла лорнет, приставила к глазам и внимательно на меня посмотрела.
Душа моя ушла в пятки.
Посмотрела, укоризненно покачала головой и, не произнеся ни слова, пошла своею дорогой.
Вся встреча длилась не более двух-трех минут, а вот подите ж, запомнилась на всю жизнь.
Розалию Самойловну здорово все побаивались, недаром Демьян Бедный посвятил Землячке такие стихи:
Землячка пошла дальше, но я уже перестал прыгать козлом и тоже степенно зашагал вниз.
Потом Землячка приехала как-то в редакцию «Крестьянской газеты», она интересовалась постановкой массовой работы, а так как в ту пору я заведовал отделом селькоров, мне пришлось давать ей объяснения.
«Крестьянская газета» многих своих селькоров направляла учиться в различные учебные заведения страны, часть их училась в Москве, и студенты эти долго не порывали связи с газетой и постоянно толклись в редакции.