Вовка Грушин и другие (сборник), стр. 36
Утвердившись на льдине, я взглянул на Аглаю. Она прогуливалась по тропинке, заложив руки за спину, разглядывая что-то в небе, и фальшиво распевала пискливым голоском:
Вот она зыркнула на меня одним глазом, на секунду приостановилась, тихонько сказала: «Толкайся! Отталкивайся!» – и снова заверещала:
Я мысленно говорил себе, что здесь мелко, что никакой опасности нет, что через минуту я снова буду на берегу. Но мне это не помогло. Тяжелое предчувствие так угнетало меня, что коленки стали совсем слабыми, как после долгой болезни.
– Толкайся, дурак! – послышалось с берега. – Трусишь, да? Толкайся!
Машинально я уперся шестом в камень, лежавший на берегу. Льдина не подалась. Так же машинально я попятился назад. Край льдины, касавшийся дна, теперь приподнялся, и она стала медленно поворачиваться вокруг сваи, торчащей из воды.
Пение на берегу прекратилось.
– От столба… от столба оттолкнись! – приглушенно донеслось оттуда.
Я оттолкнулся шестом от сваи и увидел, как берег, дощатый забор на невысоком косогорчике и стоящая у забора Аглая поплыли влево.
– Бросай шест! Махай руками! Кричи! – скомандовала Аглая, следя за мной краешком глаза.
Я бросил шест на берег, помахал немножко руками и сказал «спасите» так тихо, что сам себя не услышал.
– Э-эй! На помощь! – крикнула что было сил Аглая и понеслась с косогора к брошенному мной шесту. Скачок, другой, третий… Шлеп! Ноги Аглаи увязли, и она растянулась в грязи.
Мне бы нужно было спрыгнуть в воду да идти к берегу, но я этого не сделал. Я смотрел на Аглаю. Она вскочила, рванулась и снова упала. Когда она добралась наконец до шеста, я уплыл уже метров на пятнадцать вперед. Подняв шест, Аглая побежала, с трудом выдирая ноги из грязи. Тут я увидел, что пологий берег кончился. Теперь в трех метрах от меня тянулся невысокий глинистый обрыв с пучками старого дерна наверху. Вплотную к обрыву бежала темно-бурая вода, бежала быстро, закручиваясь водоворотиками, неся соломинки и щепочки.
«Все! Так я и знал! Теперь все!..» – пронеслось у меня в голове.
О чем я еще тогда думал, я не помню. Кажется, ни о чем. Я стоял лицом к мосту, стоял согнувшись, широко расставив ноги, растопырив руки. Я даже не кричал, а только смотрел.
Вот я увидел, как Аглая появилась над краем обрыва и, волоча по дерну шест, пустилась меня догонять. Вот она поравнялась со мной. Ее пальто, коленки и даже подбородок были заляпаны грязью; бледное лицо было обращено ко мне, и маленькие темные глаза смотрели на меня так пристально, что казалось, она вот-вот оступится и полетит с обрыва. Несколько секунд она бежала молча вровень со мной, потом слегка обогнала льдину, остановилась и опустила с обрыва шест.
– Прыгай! Прыгай! Тут близко!
Как она ни тянулась, но от конца шеста до меня было не меньше двух метров. Я молча проехал мимо.
Аглая снова обогнала льдину, снова остановилась и снова опустила шест.
– Прыгай! Тут близко. Плыви!
– Не умею. Совсем! – сказал я вдруг очень отчетливо и громко.
Аглая ничего не ответила. Она опять затрусила рысцой вдоль обрыва. По лицу ее было видно, что она теперь уже не знает, зачем бежит.
– Ма-ма-а! – позвал я громко, тоже не зная зачем.
Аглая бежала, молчала и смотрела на меня.
– Ма-ма-а-а! – крикнул я еще протяжней.
Вдруг Аглая взглянула куда-то вперед, приостановилась, о чем-то думая, а потом рванулась и побежала так быстро, что конец шеста, который она волочила, запрыгал по бурой траве.
Очень медленно, осторожно я повернулся, чтобы посмотреть вперед. Льдина колыхалась при каждом моем движении, ноги у меня тряслись.
Аглаю я увидел метров за десять впереди. Она уже не бежала. Она сидела на берегу, свесив ноги вниз. Возле нее под обрывом топорщился одинокий ивовый куст, нижние ветки которого мокли в воде.
Еще не поняв, что хочет делать Аглая, я машинально нагнулся и вытянул руки вперед. Дальше все произошло очень быстро. Льдина почти поравнялась с Аглаей. Аглая, как была – в сапожках и в пальто, скользнула с обрыва. Всплеснулась вода, полетели брызги… Конец шеста, выброшенного Аглаей, заскреб по краю моей льдины. Я сел на корточки и что было сил вцепился в мокрое дерево.
– Прыгай! – услышал я голос Аглаи.
Но я не прыгнул. Я только цеплялся за шест. Сначала меня потащило со льдины, потом ноги мои уперлись в какой-то бугорок. Я увидел голову Аглаи в воде под кустом, увидел ее красную руку с побелевшими косточками, цеплявшуюся за ветку, увидел другую руку, державшую противоположный конец шеста…
– Прыгай! Прыгай! – снова закричала она, но прыгать уже было не нужно: подтянутая шестом льдина причалила к берегу по другую сторону куста, да так удачно, что рядом с ней на обрыве оказался выступ.
Я перешагнул на него и даже ног не замочил. Как я выбрался наверх, как вскарабкалась туда Аглая, я не запомнил. Я только помню, как она предстала передо мной в потемневшем от воды коричневом пальто, с забрызганным лицом. Некоторые время мы молчали и только смотрели друг на друга. Приоткрыв рот, Аглая дышала, как паровоз. Нижняя челюсть у нее дрожала крупной дрожью.
– Живой, – шепнула она тихо.
Тут я немного пришел в себя и заплакал:
– Дура противная! Из-за тебя все это!..
Я замахнулся на свою спасительницу, но она не заметила этого. Она смотрела через мое плечо куда-то вдаль.
– Бежим! Вот люди! Бежим! – закричала она и пустилась к ближайшему проулку между фабричными заборами.
Я оглянулся. От моста по тропинке вдоль берега, растянувшись неровной цепочкой, к нам бежали люди. Бежали мужчины, бежали женщины, бежали ребятишки… Впереди всех, уже метрах в пятидесяти от нас, переваливаясь с боку на бок, бежала толстая тетенька в черном пальто, с красной кошелкой в руке.
Я повернулся и пустился к проулку вслед за Аглаей. Всю дорогу мы молчали, и лишь в воротах дома Аглая проговорила:
– Смотри никому не болтай, слышишь? Скажи, что я нечаянно в воду упала: стала на льдину, поскользнулась и упала… Слышишь? Заболею, наверное, теперь.
Аглая не заболела. На следующий день она вышла во двор как ни в чем не бывало. Я молчал о своей поездке на льдине, молчала об этом и Аглая. О славе она больше не вспоминала.
Только теперь, через много лет, она позволила мне рассказать эту историю.
1962 г.
Послесловие
Много лет назад, возвращаясь из командировки, скрипучей морозной порой заехал я на Сахалин погостить к своему приятелю. Я ввалился к нему весь в инее, и целый вечер в его промерзлой комнатушке мы говорили про далекую нашу Москву.
За окном горели обветренные звезды, шумел прибой, качались возле сопок заледенелые усталые корабли, а мы вспоминали, вспоминали, вспоминали…
Но вскоре я стал вздремывать, забрался в кровать и вдруг услышал хихиканье, а потом и настоящий хохот. Высунув из-под одеяла голову, я увидел, как, светя фонариком, чтобы не разбудить меня, мой друг читает какую-то книгу и то и дело заливается смехом.
– Ты что это? – удивился я.
– Сотника читаю. «Гадюку». Помнишь? Нет, ты послушай! – И он, учитель физики, стал читать вслух отрывок за отрывком и снова смеялся, как мальчишка.
Я тоже рассмеялся и сказал:
– Ну хватит хохотать единолично! Давай вместе.
И мы наперебой стали читать друг другу и «Гадюку», и «Архимеда» Вовки Грушина» и «Человека без нервов»… И совсем забыли про холод, про шум задувающего в щели ветра и чувствовали себя так, словно с берега Тихого океана перенеслись в камыши на берегу реки, где команда спасателей пыхтит, вытаскивая со дна изобретателя Вовку с его подводным агрегатом, а потом – в переполненный вагон поезда, где прячется сбежавшая от юного натуралиста Бори гадюка… Мы оказались в шумном детстве, которым наполнил свои добрые и веселые рассказы прекрасный писатель Юрий Вячеславович Сотник.