Медная пуговица, стр. 71

У Железнова в Риге было очень много дел, и я понимал, что работа его по связи рижских подпольщиков с партизанами могла прекратиться лишь одновременно с изгнанием гитлеровцев из Латвии. Зато с возложенным на меня заданием следовало спешить. Польман не хвастался, когда говорил, что не бросает слов на ветер, – в этом скоро убедилось все население Риги: там, где Эдингер пытался забрасывать удочки, Польман ставил непроходимые сети.

Постепенно Железнов раскрыл секрет таинственных цифр, и тогда он показался нам столь простым, что мы долго недоумевали, почему нам так упорно не давалась разгадка.

Для примера сошлюсь хотя бы на того же Озолса. На открытке с незабудками значилось число “3481”, на открытке с видом Стрелковой улицы в Мадоне – “1843”. Железнов всевозможным образом комбинировал эти цифры, пока не попытался извлечь из них число “14” – номер дома, в котором жил на Стрелковой улице Озолс. В числе “3481” это были вторая и четвертая цифры, причем читать число следовало справа налево; это же число значилось и на другой открытке, но только написанное в обратном порядке. Так мы, узнав сперва фамилии всех “незабудок” и “фиалок”, установили затем, где эти “цветы” живут: город или поселок, улицу или площадь мы видели воочию, а номер дома заключался в обоих числах, которые связывали определенный цветок с определенным адресом. Нам оставалось только убедиться в реальности существования этих людей, так сказать, узнать их физически, узнать, как их полностью зовут и чем они занимаются.

В связи с этим мы с Железновым много поездили по Латвии, выезжали в маленькие города, на железнодорожные станции, в дачные местечки, встречались с этими людьми и все больше понимали, чего стоил наш улов.

Нет нужды подробно рассказывать о наших поисках и встречах, но о двух-трех стоит упомянуть, чтобы ясней стало, что это были за люди.

На одной из открыток был напечатан снимок вокзала в Лиепае, цифры, написанные на снимке, повторялись на открытке с изображением двух желтых тюль­панов. В списке Тюльпаном назывался некий Квятковский…

Мы нашли его на вокзале в Лиепае, он оказался помощником начальника станции. Я подошел к нему будто бы с намерением что-то спросить, показал открытку с тюльпанами, и этот Тюльпан сам потащил меня к себе домой. Дома он предъявил мне такую же открытку и спросил, что ему надо делать. Выяснилось, что может он очень многое: задержать или не принять поезд, что угодно и кого угодно отправить из Лиепае, и даже вызвать железнодорожное крушение.

Я поблагодарил его и сказал, что хотел проверить его готовность к выполнению заданий, которые он, возможно, скоро получит.

Действительно, по прошествии нескольких дней я представил ему Железнова, представил, разумеется, под другой фамилией, как своего помощника, от которого Квятковский будет непосредственно получать практические задания.

Железнов в свою очередь связал Квятковского с одним из руководителей партизанского движения, и Тюльпан, который отнюдь не питал добрых чувств ни к русскому, ни к латышскому народу, принял участие в подготовке нескольких серьезных диверсий на железнодорожном транспорте, убежденный в том, что выполняет поручения британского командования.

Еще более интересна была другая встреча.

На открытке была изображена Мариинская улица, одна из самых больших и оживленных торговых улиц Риги.

Адрес мы установили без труда: Мариинская, 39, Блюмс, и он же Фиалка.

В Блюмсе я узнал того самого заведующего дровяным складом, который приходил ко мне с предложением купить дрова. Я помнил, что он показывал мне какую-то открытку с цветами, но тогда я не придал значения его визиту и не запомнил, какие цветы он пока­зывал.

Так вот, эта Фиалка оказалась “цветком” куда более серьезным, чем Тюльпан, и, по-моему, даже чем Незабудка.

Прежде всего этот маленький, кругленький человечек принялся меня экзаменовать, пока не убедился, что я действительно Блейк, – я уже достаточно вжился в этот образ, чтобы ни в ком не вызывать сомнений. Затем он стал упрекать меня в том, что я не хотел признать его, когда он ко мне являлся, – он запомнил все подробности своего посещения. Я сказал, что во время его посещения в соседней комнате у меня находился подозрительный человек, и я боялся подвести Блюмса. Кажется, я оправдал себя в его глазах. Выяснилось, что он приходил ко мне советоваться, как поступить с запасами бензина и керосина, находившимися тогда в городе: продать или уничтожить. И так как я не пожелал с ним разговаривать, предпочел, будучи коммерсантом, их продать.

В очень умеренной степени, правда, но я выразил удивление, какое отношение к бензину мог иметь заведующий дровяным складом, и узнал, что заведующим складом он стал после установления в Латвии Советской власти, а до этого был одним из контрагентов могучего нефтяного концерна “Ройял датч шелл”, и связан со всеми топливными предприятиями в стране.

С этой Фиалкой, от которой шел густой запах керосина, я встретился два или три раза, он и при немцах, во всяком случае, до окончания войны, предпочитал оставаться заведующим дровяным складом, но, на мой взгляд, в буржуазной Латвии смело мог бы стать министром топливной промышленности. По своим связям, влиянию и пронырливости он без особого труда мог вызвать если не кризис, то, во всяком случае, серьезные перебои в снабжении прибалтийских стран горючим.

Материально Блюмс и при немцах жил с большим достатком: в его квартире было много дорогих ковров и хорошей посуды, немцы частенько захаживали к нему, и он занимался с ними какими-то коммерческими делами.

Короче говоря, люди Блейка в той тайной войне, которая постоянно ведется империалистическими государствами и в военное и в мирное время, были реальной силой, которую следовало учесть, в будущем обезвредить, и, может быть, даже уничтожить, а пока что использовать в борьбе против врага.

Но о том, как Железнов подключился к замороженной английской агентуре, как сумел связать с нею деятелей антифашистского подполья, как удавалось иногда заставить ее работать на нас, я рассказывать не буду, хотя об этом можно было бы написать целую книгу…