История одной судьбы, стр. 45
— Ну, хватит! — сказал после него Тарабрин. — Этак у нас действительно получится художественная самодеятельность. Планирование важнейшая часть экономической политики партии. Оно предусматривает планомерное развитие всего хозяйства…
Он сказал все-таки все, что хотел сказать. От общих положений перешел к частностям, сказал, что все замечания будут учтены, но план весеннего сева ломать он не позволит.
В его голосе все время что-то звенело, он не кричал, кричать он позволял себе только в кабинете и большей частью с глазу на глаз, но его предупреждающие интонации запоминались.
— Не переоценивайте себя, — произнес он с некоторой иронией и вместе с тем с явной угрозой. — Я бы никому не советовал утратить доверие райкома…
Анна тронула Тарабрина за пиджак. До чего же он любит угрожать! Тарабрин повел локтем, незаметно отстранил Анну.
— Так что учтите…
Он объявил перерыв. Надо было дать людям пообедать. Тарелка борща и бутылка пива иногда улучшают настроение.
Сам он пошел к себе в кабинет, позвал Анну.
— Анна Андреевна, хочу поговорить с вами…
Он попросил ее выступить. К голосу Анны прислушивались. Тем более что она агроном. Тарабрин хотел, чтобы Анна выступила в поддержку плана. Агрономически, так сказать, обосновала необходимость…
Анна обязана была поддержать Тарабрина. Но она не могла и предать Челушкина.
— А если я попробую рассмотреть агрономические рекомендации с некоторой перспективой…
Но ей так и не дали дотолковать с Тарабриным. В кабинет вошло несколько председателей колхозов, Поспелов замыкал шествие.
— Ну что, пообедали, товарищи? — добродушно осведомился Тарабрин. — Еще часика два — и по домам.
— Вот что, Иван Степанович, — решительно сказал вдруг Дормидонтов, — хотим писать в обком. Не можем мы больше работать с вами. Трудно и нам и вам…
Тарабрин побледнел.
— То есть как?
— Хотим писать, — сказал Дормидонтов. — Душно.
Поспелов стоял багровый, смущенный, из всех присутствовавших ему, кажется, больше всех было не по себе.
— Подождите, что это за заявление? — спросила Анна.
Ей вдруг стало обидно за Тарабрина. Уж кому бы грозить, но не Дормидонтову. Во всем этом разговоре было что-то непартийное, она готова была возмутиться.
— А может, не писать? — мягко возразил Тарабрин. — Поговорим на бюро. Соберем всех на бюро и обменяемся…
— Правильно, — сказал с облегчением Поспелов.
— Можно и на бюро, — мрачно согласился Дормидонтов. — Но надо как-то менять…
Он не сказал, что менять, и Анна не поняла, что он под этим подразумевает, она только с облегчением почувствовала: люди высказались, у них прорвался протест против постоянных окриков Тарабрина, и теперь они успокаиваются.
— Пойдемте, — сказал Тарабрин. — Пока что будем закругляться.
Он спокойно открыл совещание, предоставил слово очередному оратору, и вдруг Анна заметила, что он опять побледнел.
— Вы не расстраивайтесь, — тихо ответил он. — Мне что-то нездоровится…
Он посидел еще минут пять. Ему, кажется, действительно нехорошо.
— Вот что, — вдруг сказал он, поднимаясь, с росинками пота на лбу. — Я пойду, Анна Андреевна. У меня, кажется, температура. Кончайте без меня, только не давайте тут очень распространяться.
XLIV
Анна скомкала совещание. Может быть, в присутствии Тарабрина она позволила бы себе с ним поспорить, но теперь она не могла его не поддержать, как-никак прежде всего он выражал линию райкома, он был первым секретарем…
— Все-таки не очень мудрите, — напутствовала она руководителей колхозов. — Если что надумаете, посоветуйтесь в сельхозинспекции.
В общем, получилось какое-то не доведенное до конца совещание.
Даже выступая с заключительным словом, она мысленно все время возвращалась к Тарабрину. Как странно сегодня все получилось. Перестали понимать друг друга. Тарабрин — людей или люди — Тарабрина? Молчали, молчали… Что-что, а молчать все умели. Вернее, не высказывать своего недовольства. Своих подлинных мыслей. А тут вдруг прорвало. Все-таки нельзя бесконечно подогревать воду в закрытой кастрюльке. Рано или поздно сорвет крышку. Не Дормидонтов, так кто-нибудь другой бы сказал. Даже Поспелов и тот… Выходит, что Челушкин для него теперь сильнее Тарабрина.
Утром Анна собралась было позвонить Тарабрину, как к ней позвонили от него.
— Иван Степанович просит зайти…
Она сразу пошла. Тарабрин жил недалеко от райкома. В конце узкой улочки, на взгорье, занимал отдельный особняк, построенный еще для его предшественника.
Дома у Тарабрина Анна была всего два или три раза, в гости друг к другу они не ходили, дружбы между ними не возникло.
Дверь открыла жена Тарабрина.
— Проходите, ждет, — встревоженно сказала она. — Сейчас придет врач.
Тарабрин лежал в постели, был он еще бледнее, чем вчера.
— Кажется, заболел, — сказал он глухим голосом. — Как закончили, Анна Андреевна?
— Нормально. Я предупредила всех. Как вы и говорили.
— Ох, Анна Андреевна, не проворонить бы нам сев, — почти простонал Тарабрин. — Не хочется отставать от других.
Их беседу прервал врач. Анна вышла, пока он осматривал Тарабрина.
— Разве так можно? — громко заговорил врач, выйдя из комнаты после осмотра больного. — Острый аппендицит и… грелка! Беспечность…
Он вздохнул и объявил и жене Тарабрина и Анне:
— Операцию. И чем быстрее, тем лучше… Решайте, в Пронск или у нас. Если в Пронск, везите сейчас же…
Вероятно, врачу не очень хотелось брать на себя ответственность.
— В Пронск, в Пронск, — категорически сказал Тарабрин. — Здесь я буду вмешиваться в дела, не дам никому покоя.
Отправку организовали молниеносно. Позвонили в Пронск, в обком, в городскую больницу. Вместе с Тарабриным ехали врач и жена.
Тарабрин хоть и охал, но держался спокойно, даже бодро.
— Прощайте, Анна Андреевна… — Он пожал ей руку. — Не запускайте район. Сев, сев… Свяжитесь с обкомом. Советуйтесь, помогут. Докладывайте. Не забывайте о сводках. Разошлите уполномоченных. Пусть нажимают. Звоните в обком почаще…
Неспокойно было Анне, что уезжает Тарабрин…
Страшно подумать! Теперь сев на ее плечах… Теперь она отвечает за район! Надо позвонить в обком, сказать, что Тарабрин заболел. Тарабрин советовал почаще звонить в обком. До чего же он любил прикрываться обкомом! До самого последнего момента. И не вспомнил ни о ком в районе…
Она пришла в райком, попросила Клашу соединить ее с Пронском. Не осмелилась вызвать Кострова, побаивалась его так же, как Поспелов Тарабрина. Попросила соединить ее с Косяченко. Со вторым секретарем всегда почему-то легче разговаривать, чем с первым.
— Георгий Денисович, мы отправили Тарабрина, — сказала она. — Как поступать дальше?
— Чего как поступать? — весело отозвался Косяченко. — Сеять!
— Но ведь Тарабрин, должно быть, надолго выбыл, — неуверенно произнесла Анна.
— А вы на что? — все так же весело произнес Косяченко. — Справитесь.
— Трудно, — сказала Анна. — Район большой…
— Справитесь, — уверенно повторил Косяченко. — Будет трудно, звоните, в обиду вас не дадим!