Лес Рук и Зубов, стр. 8

В минуты наших свиданий Трэвис обычно лежит в бреду и даже не узнает меня. Иногда он хватает меня за руки, молит принести воды и прекратить его мучения.

Если мы одни, я встаю на колени рядом с кроватью, стискиваю его ладони, наклоняюсь близко-близко и начинаю шептать. Мне положено молиться. Сестры искренне верят, что спасти Трэвиса можно только этим, но я не могу себя заставить.

Не могу доверить жизнь своего друга Тому, в Кого не верю и на Кого до сих пор так зла за смерть родителей.

Поэтому вместо молитв я рассказываю Трэвису истории, в которые верю всем сердцем. Мамины истории о жизни до Возврата.

Я рассказываю ему об океане.

За несколько месяцев я окончательно влюбляюсь в Трэвиса. Это ясно хотя бы по тому, как больно мне видеть его муки. Будь моя воля, я бы выжала из себя все жизненные силы и отдала их Трэвису. Не понимаю, как это возможно: я каждый день прихожу к нему в палату, чахну над ним, касаюсь губами его щек и ушей, а он до сих пор не поправился.

Когда я сижу одна в своей комнате, все мои мысли о том дне на берегу ручья, когда заразили маму, а Гарри сообщил мне, что Трэвис выбрал в невесты мою подругу Кэсс. Только вот Кэсс почему-то не приходит в собор и не сидит с ним, как я. Пусть она его и не заслуживает, я всегда помню: Трэвис уже обещан. Если бы не перелом, он бы сейчас ухаживал за моей лучшей подругой. Это наполняет мою душу гневом и тоской; они так сплетаются друг с другом и укореняются внутри меня, что я уже не могу их различить и чувствую лишь одно необоримое влечение.

Так я понимаю, что никогда не смогу по-настоящему служить Господу, никогда не смогу полностью отдаться Союзу Сестер. Я слишком люблю Трэвиса, чтобы о нем забыть.

VI

Все это время я рассказывала ему об океане. Сегодня Трэвис спит, сморенный лихорадкой, губы безвольно приоткрыты, но я продолжаю нашептывать ему свои истории, надеясь, что в конце концов они его вылечат. Я, как обычно, стою на коленях возле койки Трэвиса, одной рукой поглаживая ему волосы, когда дверь внезапно открывается. Не глядя, кто вошел, я вслух произношу «Аминь» и вскакиваю на ноги: щеки горят, дыхание тихими рывками слетает с губ.

Я удивленно глазею на посетителей. За Кэсс и Гарри в палату входит Сестра Табита.

— Мэри! — вскрикивает Кэсс.

Она бросается ко мне и крепко обнимает, я тоже ее обнимаю, зарываясь лицом в белокурые волосы. Даже зимой Кэсс пахнет солнцем.

Слезы уже жгут мне глаза и горло; я так скучала по своей подруге, так хотела обнять ее, вдохнуть солнечный свет, но при этом я чувствую себя предательницей. Ведь я влюбилась в ее жениха. Впервые я рада обету молчания, иначе что бы я сказала Кэсс, как объяснила бы прикосновения моей руки к волосам Трэвиса?

— О, Мэри, как он?

Она занимает мое место рядом с Трэвисом и берет его за руки, точь-в-точь как я. Даже во сне он прислоняется к ней головой.

Видно, он тоже почуял солнечный свет и хочет его вдохнуть.

— Трэвис, — тихо окликает она его, — Трэвис!

Одной рукой Кэсс нежно гладит его по лицу, а он в ответ тихо стонет и льнет к ней.

Видеть его бессознательную нежность невыносимо больно. То же самое я чувствовала, когда вернулась домой из собора, а брат отправил меня обратно к Сестрам, потому что никто не сделал мне предложения. Та же пустота пронизывает насквозь мое сердце.

В какой-то миг мне хочется схватить Кэсс и оттащить от койки, от Трэвиса. Хочется наорать на него и сказать, что она не заслуживает его нежности. Ведь это я была с ним с самого начала, а не Кэсс!

Конечно, ничего такого я не делаю. Наверняка есть веская причина, почему моя подруга не приходила навещать Трэвиса. Кэсс очень хрупка, и даже вид бьющегося в ознобе Трэвиса для нее почти невыносимое зрелище. Пусть он ее жених, пусть мы четверо знали друг друга и дружили всю жизнь.

Из нас двоих Кэсс всегда была самой слабой и нежной, я постоянно чувствовала необходимость ее защищать. То, что она пришла к Трэвису хотя бы сегодня, уже говорит о ее глубокой преданности и любви. Сознавая это, я еще сильнее ощущаю пустоту в сердце. Как я вообще могла позволить себе мысли о Трэвисе?

Она приложила руку к щеке и тихо плачет; слезы бесшумно струятся из глаз.

— Долго он пробудет таким? Когда он поправится? Когда очнется?

Я перевожу взгляд на Сестру Табиту — мне-то говорить не позволено. Она встает между нами с Кэсс и начинает отвечать на вопросы. Какое облегчение, что я ничего не должна объяснять! Я отхожу в сторонку, чтобы они могли поговорить наедине.

— Здравствуй, Мэри, — говорит Гарри.

Все это время он молча стоял у двери, и я совсем про него забыла. Молча киваю. Волосы у него заметно отросли и заправлены за уши, отчего скулы кажутся еще острее, а лицо суровее. Мы стоим плечом к плечу, и в груди у меня бушуют стыд и обида на того, кто меня отверг.

— Сестра Табита предупреждала, что тебе нельзя разговаривать, ты приняла какой-то обет… У Кэсс, наверно, вылетело из головы.

Я снова киваю. Не знаю, что бы я ему сказала, если б могла говорить. Может, спросила бы, почему он так со мной поступил — позвал на Праздник урожая утром, а вечером исчез и не показывался до сегодняшнего дня. Почему так и не попросил разрешения у Джеда. Почему вынудил меня вступить в Союз Сестер.

А может, я бы спросила, что случилось с Трэвисом, откуда у него такой страшный перелом, и почему Гарри до сих пор его не навещал.

— Трэвиса нашел твой брат, — говорит Гарри, словно прочтя мои мысли.

Мы оба смотрим, как Кэсс склонилась над Трэвисом, а сестра Табита стоит у изножья кровати и тихо все ей объясняет. Удивительно, какой заботливой и ласковой она становится, когда речь заходит о ранах Трэвиса.

— Он и принес его сюда. Бет страшно расстроилась, что не может прийти навестить своего брата. Но Сестры боятся, что любое движение вызовет выкидыш.

Я сглатываю слюну, пытаясь смягчить жжение в горле. Выходит, Джед сюда приходил… Всего несколько дней назад. Он был рядом, но не зашел меня проведать. Не удосужился даже сообщить, что его жена снова беременна.

Я могу только кивнуть и прилагаю все силы, чтобы бушующие внутри меня чувства не вылились краской на щеки. Нечеловеческим усилием воли я заставляю себя безмятежно сцепить руки на животе.

Гарри поворачивается ко мне лицом, но я смотрю прямо перед собой. Как и Трэвис, он выше меня ростом и глядит на меня сверху вниз.

— Никто не знает, что случилось, Мэри, куда он ходил и зачем. — Гарри на секунду умолкает. — Джед сказал, что нашел Трэвиса в поле… он полз к деревне и уже бредил. Мы так и не смогли выяснить, что произошло.

Он всматривается в мое лицо, словно я должна что-то знать, словно я храню ответы на незаданные вопросы. Я молча поднимаю глаза. Наконец он слегка наклоняется ко мне и тихо шепчет, чтобы остальные не услышали:

— Мэри… Извини… Я просто…

Он упирается взглядом в пол, потом переводит его на брата и Кэсс. Только он открывает рот, чтобы продолжить, как тело Трэвиса на койке слегка вздрагивает: Кэсс отпускает его руки и встает. Она шмыгает носом, глаза у нее красные, лицо осунулось — страдания Трэвиса словно отняли у нее все силы.

Кэсс уйдет отсюда совсем другим человеком.

— Можно мне его навещать? — спрашивает она.

Мы стоим так, что Сестре Табите почти не нужно шевелиться, чтобы посмотреть на меня, поймать мой взгляд и тут же ответить:

— Конечно можно! Мэри ежедневно молится о его выздоровлении. Вы можете делать это вместе. Если вы обе обратитесь к Господу с просьбой, возможно, Он смилостивится.

Я чувствую, что Гарри не сводит с меня взгляда, умоляет посмотреть на него. Но сейчас мне не нужны извинения. И я не хочу объяснять, почему столько времени провожу с его братом.

Кэсс ласково прикладывает руку к моей щеке:

— О, моя Мэри… Ты так добра!

Я могу думать лишь о том, что ее руки пахнут Трэвисом — и это почти невыносимо.